Анабиоз. Сын зари - Дмитрий Казаков Страница 41

— Где? — Василич радостно потер руки.

— А прямо тут, перед администрацией. Нужны дрова, столбы, и веревки…

Они еще обсуждали какие-то детали, а отец Павел слушал, и ему было холодно и гадко. Казалось, что угодил в безумный, нескончаемый сон, и что самое страшное — в сон чужой.

* * *

Проснувшись, Кирилл обнаружил себя там же, в «камере».

— Утро красит белым светом стены древнего Кремля… — вспомнил он слова старой, еще советских времен песни.

Попытавшись встать, понял, что ноги дрожат, а голова кружится — давало знать о себе недоедание, хотя голода как такового он удивительным образом не чувствовал. Организм, травмированный пытками, не обращал внимания на такую «мелочь», как отсутствие пищи.

В животе посасывало, но не особенно сильно.

Едва отошел от ведра-параши, как послышались шаги, и за решеткой объявился лопоухий тюремщик.

— Доброе утро, — сказал Кирилл, но лопоухий сделал вид, что не услышал.

Он поставил на пол стаканчик с водой, забрал пустой, оставшийся с вечера, и удалился. Похоже, этот парень, в отличие от Вартана приказ не разговаривать с «Сыном зари» решил выполнять.

А жаль, наверняка рассказал бы еще чего-нибудь интересное.

— Э, баклан синий, ты чо-то попутал, — донесся веселый голос нового узника. — Притащи икорки красной, пузырик вискаря, и чтобы одна нога здесь другая там, ползаешь, как сифилитичная вошь. А это говно засунь туда, где ему место — себе в жопу.

Тюремщик ответил что-то, но слов Кирилл не расслышал, уловил только обиженный тон.

Сознание вновь уплыло, и он погрузился не в сон, так, в легкую дремоту. Выдернуло бывшего журналиста из нее появление около камеры экзекуторов, тех же самых, что и вчера.

— Настало время нового сеанса, больной, — заявил старший из палачей, открывая ящик для инструментов. — Так, что тут у нас есть — щипчики, напильнички, молоточки и гаечный ключик.

— Уф, поиграем в сантехников, — хохотнул второй, смуглый.

В последующие несколько часов было очень плохо, и не столько из-за боли, сколько потому, что сегодня не получалось отстраниться от терзаемого тела, нырнуть в красочные видения. Кирилл ощущал все, что с ним делали, и не выдерживал, кричал и стонал, и любой делал бы то же самое на его месте.

Но он не плакал, и не молил о пощаде, не проклинал палачей.

Те работали в поте лица, спокойно и добросовестно, и вроде бы даже удовольствия не получали. Оставалось только гадать, где майор нашел таких исполнителей? Хотя в полиции, бывшей милиции, садистов всегда хватало.

Несколько раз Кирилл терял сознание, но его отливали водой, били по щекам, приводили в себя и вновь принимались за дело. О чем-то разговаривали, смеялись, вспоминая дела из прошлого, лежавшего за пределами тех нескольких недель, что прошли с момента всеобщего пробуждения.

— Ну что, бедолага, может быть, скажешь, что майор хочет? — поинтересовался смуглый, когда «сеанс» подошел к концу. — А то ведь мы, хе-хе, еще придем и что-нибудь новое придумаем.

Понять, что от него требуют, было сложно, раздвинуть губы — еще труднее, но Кирилл смог это сделать. Он выдавил:

— Не… нет.

— Ну, как хочешь. — В голосе старшего палача прозвучало даже что-то вроде уважения.

Они собрались и ушли, а ему еще какое-то время казалось, что в «камере» кто-то есть, прикасается к коже холодными пальцами или инструментами, шепчет в ухо гадости, сипло дышит перегаром. Затем морок неохотно отступил, и Кирилла начало зверски трясти, так что он даже шарахнулся затылком об пол.

Боль, которую причинил себе сам, помогла немного прийти в себя.

— О, мой бог, — пробормотал Кирилл, сев и обнаружив, что пол вокруг него весь в крови.

— Э, брателло, ты там жив? — долетел до него голос нового узника.

— Жив.

— Эти волки позорные тебя конкретно в оборот взяли… Я — Сеня, Сеня Крытый.

— Кирилл.

— За что они тебя? Ты не просто рамсы попутал, ты у самого главного телку увел, — новый знакомый хохотнул, — или в суп ему нагадил. Блин, уроды поганые, ментовские морды, эх, перо бы мне и пару вольных ночей.

— В суп не гадил. — Разговор отнимал силы, но в то же время от него становилось легче. — Ты, может быть, слышал обо мне, люди называют меня Сыном зари.

— Ни фига себе!

— Эй, хватит болтать! — донесся из-за угла голос лопоухого. — Не положено.

— О, засвистела жопа дудкой, — бросил Сеня. — Хлебало закрой, вертухай недобитый!

— Молчать! — разгневанный тюремщик объявился возле «камеры» Кирилла. — Заткнись, голубь, или я охрану вызову!

— Ну да, за чужой жопой прятаться сподручно, особенно если своя такая широкая. — Сеня захохотал. — Зови, зови приятелей, в одиночку ты только и годишься, что парашу за нами выносить, шестерка гребаная!

Лопоухий побагровел, затем побледнел, издал некий звук, похожий на кряканье, и прошипел:

— Ты еще пожалеешь!

— Вот прям сейчас и начну, — продолжал веселиться новый узник.

Тюремщик схватился было за резиновую дубинку, но затем махнул рукой, и заковылял прочь.

— Вот так лучше, — сказал Сеня. — И воняет меньше, зуб даю… Слышь, брат, так ты вправду он? Тогда все понятно — ты такой же вор, как и я, только намного солиднее, ха-ха.

— Вот чудеса на виражах… Это почему? — полюбопытствовал Кирилл.

— Так ты утащил то, на что я даже не знаю, как сети раскинуть… Ну, веру ихнюю. Майор попытался батюшек вернуть, чтобы фраера в церковь ходили и все такое, а тут ты как кость поперек горла со своими речугами. Так что грохнут тебя в ближайшие дни, как и меня. Такие как мы в этой сраной коммуне не нужны.

— И меня тоже? — громко поинтересовался из своей «камеры» обладатель бороды и кубика Рубика.

— И тебя, вот увидишь, брателло, — уверенно заявил Сеня. — Лес рубят — щепки летят.

— Посмотрим, — сказал Кирилл.

Он видел свою смерть, причем не в одном варианте — на костре, от пули, от болезни, даже в петле, — но сейчас не мог сказать, когда и как она последует. Настоящее походило на бурный поток, мчащий его с безумной скоростью. А впереди, в водяной дымке, прятались водопады, пороги и протоки будущего.

Он видел лишь смутные образы и был слишком слаб, чтобы вглядываться.

Бородатый, так и не назвавший своего имени, и Сеня еще что-то обсуждали, но Кирилл не слушал. Лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как в груди ворочается и тяжело бьется огромное горячее сердце.

За ним пришли скорее, чем он ожидал. Вновь зазвучали шаги, забренчал отпираемый замок.

— Поднимите его, — велел звучный баритон, принадлежащий отцу Павлу.