Фантастес - Джордж Макдональд Страница 41

Помолчав, она запела ещё раз:

Мы от радости плачем и плачем от боли:

Что б там ни было, слёзы всё время одни.

Стонем мы от любви и стенаем в неволе:

Вздохи — вздохи и есть, неизменны они.

Есть восторг в окончаньи борьбы многолетней,

И предсмертные стоны не все тяжелы,

Бьётся пылкая жизнь в содроганьях последних,

Побеждая отчаянье призрачной мглы.

И когда человек на земле умирает,

Бледный лик его, в свете иного луча,

Словно в зеркале мутном, на миг отражает

То сиянье, что бренным незримо очам.

Я закрыл глаза и провалился в бездонный, беззвучный сон. Долго ли я спал, не знаю, но проснувшись, увидел, что хозяйка сидит не на прежнем месте, а между мною и четвёртой дверью, — должно быть, для того, чтобы я не мог туда зайти. Я мигом соскочил с кровати, ловко обогнул старуху, подскочил к двери и, мгновенно открыв её, ринулся в проём.

— Не ходи туда, сынок! Не ходи туда! — горестно закричала мне вслед несчастная женщина, но было уже поздно.

Что было дальше, я не знаю. Очнувшись, я не помнил абсолютно ничего. Я лежал на полу хижины; голова моя покоилась на коленях склонившейся надо мной старухи, а она плакала и обеими руками гладила меня по голове, разговаривая со мной, как мать разговаривает со своим малышом, когда он заболел, заснул или умер. Но как только я приоткрыл глаза и увидел её, она улыбнулась мне сквозь слёзы; её морщинистое лицо и юные глаза улыбались мне, пока весь её лик не заискрился нежной радостью. Она бережно омыла мне лицо и руки какой–то прозрачной ледяной жидкостью, от которой слегка пахло влажной землей, и я тут же почувствовал, что могу сесть. Старуха поднялась и принесла мне немного еды. Когда я насытился, она села напротив меня и заговорила.

— Вот что, дитя моё, — сказала она. — Ты должен немедленно уйти.

— Уйти от вас?! — запротестовал я. — Но мне с вами так хорошо! Мне ещё никогда не было так хорошо!

— И тем не менее, тебе придётся уйти, — печально повторила она. — Прислушайся–ка на минутку. Слышишь что–нибудь?

— Да. Как будто неподалёку плещутся и шумят могучие волны.

— Значит, слышишь?.. Так вот. Мне пришлось пройти через ту дверь, Дверь безвременья (она указала на неё рукой и содрогнулась), чтобы отыскать тебя. Не последуй я за тобой, ты уже никогда не вернулся бы сюда. Но из–за того, что я вошла в неё, воды вскоре подступят к самому моему дому; они так и будут течь, так и будут прибывать и подыматься, пока наконец не встанут над моей крышей великой прозрачной твердью. Пока у меня в очаге горит огонь, внутрь они не проникнут. Поленьев мне хватит ещё на долгие годы, а через год вода снова вернётся в свои берега, и всё будет так же, как и до твоего появления… Уже сто лет прошло с тех пор, как меня хоронили последний раз, — добавила она и улыбнулась сквозь слёзы.

— Просите, простите меня! — вскричал я. — Как мог я навлечь на вас такое зло? Ведь вы были так добры ко мне и так щедро наделили моё сердце чудными, дивными дарами!

— Не терзай себя, — откликнулась она. — Ничего страшного со мною не случится. А ты, я знаю, ещё вернёшься ко мне. Но я прошу тебя, сынок, ради меня, крепко–накрепко запомнить то, что я сейчас скажу тебе. Какая бы скорбь ни постигла тебя, какой бы безутешной и непоправимой она тебе ни казалась, не забывай, что в одной далёкой хижине сидит ветхая старуха с молодыми глазами, — тут она улыбнулась, — и хотя ей не всегда позволено говорить тебе об этом, эта старуха знает о твоём горе нечто такое, что вполне утешило и примирило бы тебя с ним даже в самые горькие и страшные минуты… А теперь ступай.

— Но куда мне идти, если кругом вода, а все двери ведут в иные миры? — спросил я.

— На самом деле это вовсе не остров, — ответила она. — Тут недалеко есть узкая коса, идущая к большой земле. А что до двери, то я сама проведу тебя через ту, которая выходит в нужное место.

Она взяла меня за руку и вывела через третью дверь. Я стоял на такой же упругой, густой траве, как та, к которой причалила моя лодочка, только с другой стороны хижины. Старуха показала мне, куда идти, чтобы отыскать перешеек и вовремя уйти от надвигающейся воды. Потом она обняла меня и крепко прижала к груди. Из моих глаз безудержно катились слёзы, и я поцеловал её так, словно впервые прощался с родной матерью.

— Иди, сынок, — наконец сказала она, легонько отталкивая меня. — Иди и соверши что–нибудь достойное.

С этими словами она повернулась и, войдя в дом, закрыла за собой дверь, а я отправился в путь, чувствуя себя покинутым и безмерно одиноким.

Глава 20

Живя без почестей, дела, на вид благие,

Ты совершал порой, но помыслы другие

Тобою двигали. Стремления к благому

В тебе рождала похоть. Как по дому

Стрелой промчавшись, ветер прочь сметает

Всю утварь, но случайно задувает

На место вещь одну — так страсть, алкая,

Иных к добру случайно увлекает.

ФЛЕТЧЕР. ВЕРНАЯ ПАСТУШКА

Душе возвышенной на месте не сидится,

Коль добродетель дух в неё вложила свой,

Пока из мыслей благородных не родится

Свершений благостных нетленный плод святой.

СПЕНСЕР. КОРОЛЕВА ФЕЙ

Уже через несколько минут я почувствовал, что дёрн под моими ногами становится мокрым от подымающейся воды, но всё–таки успел благополучно добраться до спасительного перешейка. Каменная тропинка была намного выше заросшего травой полуострова, и я шагал по ней без особой спешки. С обеих сторон к моим ногам стремительно подступала вода. Она поднималась без ветра, без яростного плеска, без сокрушительных волн; казалось, где–то под нею всё время горит медленный, но сильный огонь. Вскоре, поднявшись по крутому склону, я очутился на просторной скалистой равнине. Несколько часов я шёл по ней прямо вперёд, никуда не сворачивая, пока не увидел перед собой одинокую башню на невысоком холме, с которого было видно все близлежащие окрестности. Из башни доносился звон кузнечного молота, бьющего по наковальне так часто, что мастер всё равно не услышал бы меня, и я решил подождать, пока он остановится передохнуть. Через несколько минут всё стихло, и я громко постучался. Дверь почти сразу же приоткрылась, и в неё осторожно выглянул юноша с благородной осанкой, полураздетый, с длинными чёрными полосами сажи на блестящем теле, разгорячённом от кузнечного жара. В одной руке у него был меч, только что вынутый из горна и светящийся на конце тусклым тёмно–алым пламенем. Увидев меня, юноша тут же широко распахнул дверь и, отступив в сторону, сердечно пригласил меня войти. Когда я переступил порог, он плотно закрыл за мной дверь, тщательно запер её на задвижку и повёл меня внутрь. Мы вошли в залу с грубо обтёсанными стенами, занимавшую почти всё основание маленькой башни; здесь–то и располагались его мастерская и кузница.