Жажда снящих - Юлия Остапенко Страница 41

– Кто – я?!

Вопрос, конечно, хороший, только ответа на него у меня нет. Пока, во всяком случае.

Поэтому отвечаю просто:

– Я… пришла.

Он выругался, довольно грязно, я даже поморщилась – не выношу брани. Подошёл к двери, громыхая шпорами, с силой распахнул.

– Кто такая? Что за чёрт! Стража где?!

Я быстро окинула его взглядом, слегка подбоченясь. Невысокий, крепко сбитый, немного за сорок, а может, и моложе – опрятная борода придавала ему солидности. Одет вульгарно – шёлк и золото. Не люблю мужиков, что выряжаются, словно девки на засватанье.

– Там где-то стража, – говорю, а сама смотрю на него, смотрю, как краска медленно сползает с румяного широкоскулого лица.

Женщина слабо всхлипнула за его спиной. Он вздрогнул, будто плетью его хлестнули, слабо шевельнул посиневшими губами.

Вечно я смущаюсь в такие минуты. Откашлявшись, говорю:

– Йед Аленски?

Он кивнул – так странно, словно голова у него на верёвочке. Я улыбнулась ободряюще: ну, ничего же страшного, что ты так… Только он ещё сильнее побелел от моей улыбки – и когда я уже научусь с людьми общаться? Непутёвая я…

– Пустишь меня?

Он помотал головой (нет, нет, не пущу!), продолжая пятиться. Я пожала плечами и вошла, наклонив голову, чтоб не удариться о низкую притолоку.

Заплаканная женщина в простом домотканом платье стояла посреди горницы, поминутно всхлипывая и не поднимая глаз от пола. Жаль, жаль – мне любопытно было, как бы на меня она-то смотрела.

– Ашка, вон, – прохрипел Йед Аленски, и женщина трусцой выбежала во внешние палаты, путаясь в подоле платья. Дверь прикрылась беззвучно – вышколена девка.

Я прошла мимо трясущегося Йеда, плюхнулась на широкую скамью, спиной к забранному витражами окошку, закинула ноги на стол.

– Ну что, князь, нальёшь мне, или как?

Он засуетился, забегал, хватая кубки неуклюжими пальцами, белея с каждой минутой всё больше. Я смотрела на него с интересом: понять пыталась, что же это. Чего он так боится.

Он поставил передо мной дубовую чашу, до краёв полную густого чёрного вина, поклонился до земли. Я хохотнула от волнения, схватила чашу, перевернула над раскрытым ртом. Сладкое, как первый поцелуй, вино полилось в моё пересохшее горло. Я выпила залпом до дна и, со стуком поставив чашу на место, посмотрела на осоловело моргавшего Йеда Аленски.

– А что, князь, – сказала весело, – исповедаться станешь?

Он задрожал, как мышка, едва не рухнул на колени, уцепился за край стола, потянул парчовую скатерть.

– Куда! – прикрикнула я, хватая ползущий кубок. – Успокойся, князь, сядь-ка лучше.

Йед сел, схватился за голову волосатыми руками. Я потянулась к кувшину, подлила вина ему и себе, легонько чокнулась с его бокалом.

– Пей, пей, полегчает. Ну, пей, говорю.

Он схватил кубок, словно только и ждал приказа, судорожно отпил. Потом, несмело глянув на меня и увидев мою улыбку, прохрипел:

– Так ты… пришла…

– Пришла, ну да, – не видно, что ли?

– Уже… Так… скоро.

Я хмыкнула, поднесла чашу к губам, пряча замешательство.

– Когда велели, тогда и пришла. Я не выбираю, князь, не в воле моей. А ты не ждал?

Он подскочил, распрямил на миг могучие плечи, взглянул на меня почти с негодованием.

– Да как же такое ждать можно!

– И то верно, – пробормотала я, уже, кажется, понимая, что к чему. Он как будто заметил что-то, развернулся ко мне, в глазах полыхнуло надеждой.

– А может… отсрочить… хоть на годик, хоть на полгодика…

– Побойся бога, князь! Куда уж отсрочивать? Пора.

Он снова сник, снова уронил голову на руки. Я потягивала вино, молча разглядывая Йеда. Только сейчас увидела плеть за поясом и невольно поёжилась.

– Расскажи-ка мне, князь.

Я всегда так говорю – мне интересно. Я их собираю. Судьбы эти, сказки-рассказки. Такого, бывает, нагородят. Потом хохочем с подружками. Особенно здорово, когда они пугаются. Тогда сказки самые интересные.

Йед Аленски вздохнул тяжко, проговорил:

– Да что там, сама знаешь… Убил…

Ай, ну, скукотища. Спрашиваю уже из чистой вежливости:

– Кого убил?

– Братьев… старших… Я ж меньшой был в семье, и пятеро братьев. Им войско, власть и хоромы, а мне – бык да корова… Ну и…

– Зарезал? – уже опять интересно.

– Зарезал младших… Старшего, Витта, отравил… Он крепкий был, его сталью не убьёшь…

– Чем отравил? Ярью-медянкой?

– Полынью…

– Напрасно, ярь-медянка лучше берёт.

Снова его затрясло, часто-часто. Крупные, как горох, слёзы покатились по круглым небритым щекам.

– Ну, а ещё что?

– Сестрица…

– Сестра? А она что?

Уже ревёт в голос, как дитя малое, слёзки размазывает, захлёбывается.

– В жёны… взял…

– Лупцуешь?

– А то…

– Это та, что ли, зарёванная?

Кивает, а плечи трясутся, меня аж саму трясти начало. Не люблю мужских соплей.

– Это ты, брат, зря! Баба – она ведь тоже человек! Какой-никакой, а человек!

– Я… я исправлюсь… я правда… я так не… буду… больше-е… Милая, милая моя госпожа, ну позволь мне ещё… разочек…

Поигрываю чашей, задумчиво поджимаю губы…

Йед Аленски вздрогнул, выпрямился, перестал реветь. Утёр вспотевшее лицо рукавом кафтана, снова посмотрел с надеждой.

Вздохнув, ставлю бокал.

– Прости, князь. Никак.

Толкаю ногами стол, кубки летят, тарелки, вино чёрным фонтаном брызжет на стены и скатерть…

Йед Аленски поник плечами, покачнулся, попробовал встать, но не вышло. Посмотрел на меня пустыми глазами, охнул, схватился за сердце. Плётка у него за поясом слабо шевельнулась, словно сама по себе.

Я встала, перевернула обмякшее тело, пощупала пульс на шее. Ну, хорошо хоть быстро. Не так уж плох человек. Братоубийца и тиран, но не так чтоб совсем душегуб. Я и хуже видала. Немного, но видала.

Я подняла с пола куриную ножку, задумчиво впилась в неё зубами. Всегда мне после этого есть хочется, просто до ужаса. Особенно когда мне приходиться стать смертью. Часто что-то в последнее время. Когда я любовью становлюсь, очень хочется пить, особенно, если любовь последняя. Вообще у каждого пришествия свои чудачества. Когда я свобода, смешинка почему-то нападает. Хохочу и хохочу, и остановиться – никаких сил.