Поднимите мне веки - Валерий Елманов Страница 41

– Не-эт, – протянул Годунов и оживился: – А ведь и впрямь, Федор Константиныч, ежели ее в возке туда-сюда возить – еще быстрее неладное заподозрят. А так я скажу, что трапезничать у себя стану, вот и выйдет кругом молчок. А блюда сам опосля тебе занесу, сестра Виринея.

И украдкой взгляд на прелести Любавы, которые и сейчас, без всяких дополнительных килограммов смотрелись куда как соблазнительно.

– Вот и ладушки. Да чтоб никто не заглянул ненароком, я дверцу на крюк запру, – подхватила она, – и открою токмо тебе, царевич.

– А я по-особому стучать стану, – мгновенно перенял эстафетную палочку Федор. – Вот так. – Но продемонстрировать на столешнице, как именно, он не успел, ибо ласковая девичья ладонь мягко накрыла его пальцы.

– Мыслю, о стуке оном нам лучше всего попозже уговориться, ближе к ночи, а то как бы мне не подзабыть его.

Мне оставалось только водить глазами туда-сюда, с Любавы на престолоблюстителя и обратно, да удивляться, как быстро спелся Годунов со своей новоявленной сестрицей.

Ишь ты, даже то, что она якобы в монашеском чине, и то не останавливает моего ученика, который отчаянно, на всех парах, несется к своему первому грехопадению.

Хотя да, тут как раз возможен обратный вариант – монашеская ряса соблазняет еще больше, поскольку двойной грех и слаще вдвойне.

Правда, Любава посчитала иначе, решив, что Федор может расценить это серьезным, а то и, чего доброго, непреодолимым препятствием, поскольку сразу же поправила его:

– Токмо промахнулся ты, Федор Борисыч, про сестру Виринею. То не монашеское имя – крестильное, а что я в инокинях пребываю, то княж матушке твоей тако поведал, дабы у нее мыслей непотребных о нас с тобой не появилось. На самом же деле не сподобилась я еще Христовой невестой стать, потому зови меня, ежели одни будем, по-мирскому, яко матушка с батюшкой величали, Любавой.

– Люба-авой, – расплылся мой ученик в блаженной улыбке.

Хотя нет, чую, этой ночью он уже станет не моим – иная учительница у него появится.

Да что там – уже появилась.

Ну и... пускай...

Последний аргумент или скорее оправдание возможному соблазнению пришло мне в голову уже по пути на свое подворье.

Если оно произойдет, то Федору не надо будет играть роль безутешного брата – ему будет действительно искренне жаль расставаться с первой в своей жизни женщиной, которая сделала его мужчиной.

Увы, но ночной визит монашки к царевичу не остался тайной для его матери. Вроде бы никто, кроме двух моих ратников, стоящих на страже близ лестницы, ведущей в его покои, не видел, как сестра Виринея поднималась на этаж, где проживал Федор, но...

Марии Григорьевне хватило блаженства, которое крупными, отчетливыми буквами было не написано – начертано на счастливом лице сына, который мало того что постоянно и глупо улыбался, так вдобавок еще и изрядно походил на выжатый лимон – одни только темные круги под глазами чего стоили.

Сомневаюсь, что Любава вообще дала ему хоть немного поспать.

Остальное царица, как опытная баба, вычислила влет, сразу выведав у дворни, дежурившей у входных дверей, что после ужина ни одна монахиня не выходила. Получается, она ночевала...

Та-ак...

Крику было изрядно.

Разумеется, первым делом Мария Григорьевна отказалась участвовать в затее с подменой, ибо таким беспутным, как она выразилась, место не просто в монастыре, но в затворе.

Да чтоб на хлебе и воде!

Да чтоб...

Словом, она высказала много всяких конкретных пожеланий, которые должны были в самые кратчайшие сроки кардинально исправить поведение сестры Виринеи.

Одно хорошо – «выцарапать бесстыжие глазенки блудливой монашки», как ей того возжаждалось еще днем, в мое отсутствие ратники ей не позволили, попросту не допустив наверх, на мужскую половину, где по-прежнему находилась Любава.

Мол, ныне у них строжайшее повеление первого воеводы князя Мак-Альпина вообще никого не пускать к престолоблюстителю, окромя самого воеводы, государя и... сестры царевича, и приказ сей отменить не вправе даже сам Федор Борисович.

– Да вы чьи холопы?! – возмутилась она.

– Мы не холопы, – холодно заметил один из ратников. – Мы – гвардейцы.

Новое, незнакомое слово, которое ей до того ни разу не встречалось, почему-то оказало на нее магическое воздействие – она поперхнулась, некоторое время изумленно взирала на караульных, словно не веря тому, что услышала, а потом молча развернулась и потопала прямиком на свою половину.

Правда, позже, ближе к вечеру, стоило мне появиться, как она вновь возбудилась, принявшись красочно и сочно выдавать характеристику сестре Виринее, заодно уверив меня, что уж теперь-то ни о какой затее она и слышать не желает, участвовать в чем бы то ни было отказывается, и вообще, чтоб этой любительницы почесать уд [30]у царевича тут нынче же и близко не было, причем немедля.

Нет, я уже знал, что царица в ярости, невзирая на наличие высокого титула, может ругаться, как базарная торговка с Пожара, если только не похлеще, но что так часто...

Угомонить ее мне удалось не сразу, да я особо и не пытался – пусть выпустит лишний пар, а то вон как кипит, поэтому поначалу я попросту помалкивал, делая вид, что со всем согласен, и лишь меланхолично кивал в такт и крякал, услышав особо забористое выражение, грустно размышляя.

Откуда вдруг из нашего народа,

Что солнцем и поэзией богат,

Поперла эта темная природа,

Которая зовется – русский мат?.. [31]

А тут ведь царица все-таки, так что и вовсе удивительно. Не иначе как родной батюшка научил, некто господин Малюта Скуратов. Но его поминать я не стал, тем более что уже высказал это предположение чуть раньше, в день приезда Дмитрия в Москву, и повторяться ни к чему.

Оставалось лишь внимательно слушать и одобрительно покачивать головой при особо удачных оборотах. Что там еще? Ого! Ишь как загнула.

Затем мне стало скучно – вдовушка начала повторяться, – и я даже один раз зевнул, правда, аккуратно, прикрывая рот ладонью, особенно когда пошел перечень монастырей, куда надо засунуть мерзавку. Правда, Соловки в нем не прозвучали. Наверное, потому, что это мужская обитель.

Ах, прямо сей момент надлежит гнать ее из Москвы поганой метлой? Во как! Ага, чичас! Прямо так и разбежался, мадам, выполнять твои суровые приказы. А в двадцать четыре часа за сто первый километр ее отправить не требуется? А то я и это запросто – кони быстрые, для них сотня верст не проблема.

Вот только если ты из-за каких-то пуританских заморочек готова наплевать на собственную дочь, то я, если понадобится для спасения царевны, приволоку Федору не одну, а целый десяток таких девок, и пусть твой сын их окучивает со всем пылом юношеской страсти.