Когда завтра настанет вновь - Евгения Сафонова Страница 41

– Вроде драгоценных камней, зачарованных артефакторами, – заключил понятливый Питер. – Поэтому в старину маги таскали трости с рубинами или сапфирами в набалдашнике?

– Именно. А если человек полностью исчерпает и магическую, и физическую силу, он умрёт. И я закончусь довольно быстро.

– Хочешь сказать, у тебя маленький запас сил? Но стражники в тебя четыре обоймы разрядили, и ты все отбила! А потом ещё запулила в них этой штукой, – он рассеянно пощёлкал пальцами, – проклятием или чем там…

– Моего запаса хватило бы на то, чтобы держать щит ещё пару минут, не дольше. Да и противники были не магами. Пули отбивать легче заклятий. – Я запустила руку в бумажный пакет: тот отозвался негромким шуршанием, почти слившимся с шелестом волн. – Нет, Питер. У меня всё в порядке с концентрацией и самоконтролем, но боевик из меня слабый. Видимо, даже здесь в маму пошла. – На самом деле учёные до сих пор спорили, влияет ли генетика на магический потенциал, но в моём случае факт оставался фактом. – Поэтому к следующей встрече с нашим чёрным другом у меня будет это.

– Я знаю, что маги дерутся костями, картами и камнями, – кивнул Питер, когда я разжала пальцы, демонстрируя лежавший в них игральный кубик. – Значит, артефакторы заключают в них энергию…

– …уже преобразованную в конкретное заклятие. Остаётся лишь сказать слово-активатор, и оно сработает. Всё равно что кнопку нажать. Другое дело, что в кость много энергии не влезет. Зависит, конечно, от материала, из которого она сделана, но тот же защитный барьер в любом случае продержится недолго. Карты вмещают и того меньше.

…«не столь важна мощь инструмента, мисс Форбиден, как умение им пользоваться, – улыбнулся в моей памяти мастер Тинтрэ. Дело было в кафетерии колледжа: Гвен тогда болела, и, в перерыве между парами взяв себе чай с шоколадным чизкейком, чтобы подзарядить глюкозой уставший мозг, я подсела за стол к учителю. В разговоре мастер упомянул, что всем колдовским орудиям предпочитает карты, и я спросила, почему, ведь маг его квалификации наверняка прекрасно управляется с теми же камнями, которые куда мощнее. – То же и с магическим потенциалом. Взять вас: изначальный резерв невелик, но в комплекте с вашей сметливостью и концентрацией… Предложи мне выбрать между вами или боевиком, которому от природы дано сил куда больше, но распоряжается он ими куда менее разумно, – я поставлю на вас».

До конца того дня я дулась от гордости.

– …драгоценные камни – другое дело, но с ними я пока работать не умею, – вынырнув из воспоминаний, закончила я. – А там одна ошибка, и подорвёшь весь дом.

– В общем, кости с твоей стороны были правильным выбором. – Питер вновь устремил взгляд на чёрную гладь, расцвеченную серебром звёздных бликов; на фоне этой черноты его профиль казался чётким, словно его чеканили по металлу. Разомкнув губы, вдруг негромко, чисто, дивно приятным баритоном пропел: – «А звёзды смотрят сверху… их свет глотают тёмные озёра, и звёзды молчаливо тонут в них»…

– «Какая ночь!.. Любимая, ты грезишь, и грёзы тканью вечности ложатся на облик бытия», – с лёту узнав песню, машинально подхватила я, заканчивая куплет. – Обожаю Марка Шейдона. Эту балладу особенно.

Заметив, что мятные глаза смотрят на моё лицо так, будто впервые его увидели, я запоздало осознала: с Питером я расслабилась настолько, чтобы сделать то, чего обещала себе никогда не делать в приличном обществе.

– У тебя чудесный голос, – с изумлением сказал он.

…а вот теперь точно лесть.

– Голос как голос.

– И кто тебя в этом убедил?

Прозорливый взгляд, напомнивший, что сидящий рядом читает меня как книгу, заставил меня отвернуться, прежде чем честно ответить:

– Мама.

Когда-то я тоже думала, что это единственное наследие, что оставил мне папа-тилвит: серебряный голос фейри. Но однажды, пока я во всё горло распевала что-то, прибирая кухню, пришла мама и сердито сказала, чтоб я перестала пищать, как резиновая игрушка, или хотя бы чуть больше старалась попадать в ноты. А я даже не слышала, что фальшивила, – и это подтвердило полное отсутствие у меня музыкального слуха.

– Почему я не удивлён? – молвил Питер невыразительно.

– Действительно, почему?

– За наше недолгое знакомство ты упоминала о ней достаточно, чтобы я понял: её авторитет для тебя неоспорим. Могу даже предположить, что её одной. И я не хочу говорить ничего дурного про вашу с Эшем почтенную матушку, но, будь она здесь, я бы с ней крепко повздорил.

– Она хотела мне добра, – сказала я тихо и упрямо. Подобрала с песка картонный пакет, цепляясь за него, словно за привычный мир, от которого за последние дни мало чего осталось. – Как и всегда.

…кажется, тот случай имел место вскоре после переезда в Мойлейц. Мама тогда вообще была какая-то нервная, вот и не выдержала. Я осталась не в обиде: всегда разделяла принцип «горькая правда лучше сладкой лжи». Эш потом пытался меня убедить, что никакая это не правда, но с тех пор петь я стеснялась.

Теперь-то я понимала, что тогдашняя мамина нервозность наверняка имела под собой серьёзные основания. Я бы даже сказала, смертельно серьёзные.

– Посмотри на меня, Лайз.

Приказ в голосе чувствовался лишь едва уловимыми нотками, спрятанными за проникновенной просьбой: так аромат духов прячет своё сердце за первыми, куда более броскими аккордами.

– Ты замечательная дочь, и я не сомневаюсь, что мать у тебя тоже замечательная. Но ни один ребёнок не обязан слушать родителя беспрекословно, каким бы замечательным тот ни был, – произнёс Питер, когда я подчинилась. – Самые заботливые родители и рады были бы, если б дети всегда оставались беспомощными, привязанными к ним… только вот мы рождаемся, чтобы рано или поздно вылететь из гнезда. Те, кто не сумел вовремя обрубить поводок их заботы, ползают по этому гнезду, не понимая, что оно превратилось в клетку, и умирают, не понимая, что были созданы для полётов. А вы, леди Элайза Форбиден, можете парить выше многих, но вы не научитесь летать, пока не вылезете из тени распростёртого над вами материнского крыла.

В сиянии колдовского фонарика глаза его сверкали весенним огнём: ярко, отчётливо, заставив меня на миг усомниться в том, что то лишь отблески стороннего света.

– Не знала, что ты ещё и психолог на полставки, – сказала я, пытаясь спрятать за насмешкой всё, что от эмпата прятать было бесполезно. – И поэт заодно.

– Ради вас, миледи, готов быть хоть поэтом, хоть рыцарем, хоть драконом. Хотя последнюю должность, кажется, уже занял малыш. – Питер встал. Одним гибким движением-поклоном подхватил с песка свои мокасины. – Ты собиралась зачаровывать кости, я так понял. Не буду мешать.

Я слушала, как он уходит, едва слышно шурша по берегу босыми ногами.

Повертела кость в пальцах, вглядываясь в чёрные точки на белых гранях.

Наверное, мне следовало возразить ему. Разозлиться. И это не отменило бы того, что он – парень, знакомый со мной чуть дольше дня, – прав. Я всю жизнь была маминой дочкой: маленькой, инфантильной, послушной девочкой, которая знала, что мама всегда рядом, чтобы решить все её проблемы. Которая мирилась с тем, что даже её двенадцатилетний брат больше похож на взрослого, чем она.