Времена цвергов - Далия Трускиновская Страница 40

Он пошел, принюхиваясь, и шел долго и быстро, кое-где даже пускался в полет – при попутном ветре, потому что легкое тело позволяло такую причуду, и он отыскал следы вольфкопов, тех самых, и явился к их стойбищу. Его зрение и слух обострились, он видел и слышал все на расстоянии пяти полетов охотничьей стрелы. И он был потрясен.

Вольфкопы плакали.

Они скулили, плакали и утирали слезы огромными мохнатыми руками. Им было очень плохо.

Утешать врагов Верриберд не собирался. Но смущение было велико. И он остался жить неподалеку от стойбища.

Раньше он не проявлял любопытства к жизни бегунов, разве что иногда думал, что землянка для зимы подходит больше, чем шалаш. Но землянку нужно строить вдвоем, а то и втроем, рыть землю, уносить ее, а белые альвы редко для чего-то объединяли усилия, да и сила у них была иного качества, не для таскания тяжестей.

Сейчас Верриберд смотрел и порой одобрительно кивал. Это было для него подвигом. Вольфкопы мастерили плоты, чтобы отправить своих мертвых вниз по реке. Они за несколько поколений забыли, как это делается, но они нашли свои старые заржавевшие топоры, они приспособили короткие мечи, они рубили деревья, с трудом вспоминая прежние навыки.

А потом случилось неожиданное.

Верриберд уловил зов альвригов. Альвриги звали вольфкопов, чтобы совершить новую вылазку. Это был приказ – явиться, взяв оружие. Тот рассудок, что альвриги вложили в головы вольфкопов, жалкий и убогий рассудок, должен был отозваться немедленно. Приказ был прост: взять оружие, бежать на зов.

Но отряд, попавший под дождь зеленых листьев, не спешил. Вольфкопы были в смятении. Они зажимали уши и отмахивались от зова руками. Это сопротивление было для них мучительно.

Зов повторился. И тогда отряд разделился надвое. Менее десяти взяли затупившиеся мечи и не побежали – нет, поплелись туда, где их ждали. А почти три десятка с рычанием пустились наутек. Они неслись прочь – туда, где зов не достигнет их ушей.

Верриберд понял это – и понял также, что зов найдет беглецов всюду, в конце концов они не выдержат, действие зеленых листьев окажется слабее приказа альвригов. И тогда он встал на пути зова.

Его силы, накопленной за много лет, хватило, чтобы собрать летящее, подобно расправленной и трепещущей ткани, заклятие власти в плотный комок, удержать этот комок между ладонями, сбивая его в черный камушек. А когда камушек стал величиной с ягоду брусники, Верриберд нашел в себе достаточно света, чтобы сжечь его. Но от этого усилия у него сильно закружилась голова. Он лег на траву, и трава, проникая острыми стебельками в полупрозрачное тело, вернула ему здоровье.

Слух, временно пропавший, вернулся, и Верриберд понял: те вольфкопы, которые не пожелали подчиниться зову, возвращаются. Он повернулся набок и открыл глаза.

Первый вышел из кустов сгорбившись, касаясь пальцами мохнатых лап земли. Это был образ покорности – догадался Верриберд и даже усмехнулся – на что ему покорность этого дикого племени?

В кустах собралось еще несколько вольфкопов, они молчали. Они чего-то ждали.

Первый лег на живот и пополз к Верриберду.

Белый альв попытался сесть, но силы еще не вернулись. Замысла вольфкопа он не понимал, он впервые видел, как этот полузверь ползет, и даже испугался: может быть, они так выслеживают и скрадывают дичь?

Ну что же, подумал Верриберд, возможно, это справедливо: отомстить тому, кто лишил племя рассудка. И, если подумать, жизнь Верриберда была достаточно долгой, пора бы ей и завершиться. Но только не от клыков вольфкопа. Нужно уйти достойно, нужно уйти достойно…

Он знал, как это делается.

Его тело уже было прозрачным и поддерживало жизнь за счет света, который накапливался днем и расходовался ночью. Оставалось перекрыть тонкие ручейки света, текущие по жилам к костям.

Таять все же не хотелось.

Он знал, что не почувствует боли. Сперва – оставить без света кости, потом ввести себя в сон, это даже приятно. Не тот зимний сон, который необходим, чтобы выжить, а иной – летний, на солнцепеке.

Верриберд поудобнее устроился на спине, раскинул руки крестообразно и улыбнулся. Он знал, что успеет, белые альвы при необходимости действуют очень быстро.

Вольфкоп, что медленно полз к нему, остановился возле правой руки, вытянул шею и лизнул кисть шершавым языком.

Верриберд замер.

Он знал, что это означает у зверей.

– Мы – почти звери, у нас – осколки рассудка, да и те могут отнять альвриги, – безмолвно сказал вольфкоп, – но мы поняли, мы поняли… вся надежда на тебя… ты сумел отогнать альвригов и цвергов… ты ведь будешь вожаком стаи?.. мы не хотим больше быть животными… только ты, только ты, ведь ты можешь…

Что тут ответить?

То, что Верриберд когда-то назвал природой, ждало ответа вместе с вольфкопами. То, сотворившее всем на беду общего предка белых и темных альвов; то, сумевшее разделить свое создание на две безопасные ветви…

Верриберд ощутил его присутствие. Ощутил ожидание.

Именуемое природой ни в чем его не упрекало. Оно просто желало, чтобы жизнь продолжалась и ошибки были исправлены. А было ли то яростное проклятие ошибкой? Именуемое природой не судило и не карало, оно лишь дало понять: нынешние вольфкопы не должны страдать из-за предательства их предков.

Значит, Верриберд не имел права таять, пока не уничтожит проклятие. Он уже начал, не советуясь с тем, что называл природой, и, сотворив три комочка силы, один из них разбудил в бывших бегунах человеческие чувства. А рассудок?..

Да, рассудок…

Его-то что разбудит?..

Верриберд сел, помогая себе руками. Вокруг сидели на траве, соблюдая немалое расстояние, вольфкопы.

– Утром, – сказал он. – Утром, когда солнце даст мне сил и укажет путь.

Сил требовалось много – чтобы дойти до Артеи.

Верриберд снова лег, закрыл глаза и погрузил себя в сон. Вольфкопы тоже легли, образовав круг. Белый альв не знал, что они его охраняют, но чувство безопасности согрело его, и он стал смотреть нужные для путешествия сны.

Утреннее солнце обрадовало его, жаркий свет вернул прежние силы. Верриберд проснулся, вышел из круга спящих вольфкопов и ушел.

Он шел к пещере.

Там, на стене, бежали гуськом черные фигуры – бегуны, обратившиеся в вольфкопов.

Он шел и думал: что там увидит? Изменился ли рисунок? Или тому, кто рисовал, придется стирать со стены уголь? В книжках-то рисунок порой менялся, но книжный – лишь отражение событий, а тот, на стене, сам – событие.

Путь впереди был долгий. Тот путь, который он уже одолел однажды – когда белым альвам пришлось спасаться от людей. Он был тогда гораздо моложе – но и тело было тяжелее.

У белых альвов хороший слух, и приближение вольфкопов Верриберд почувствовал, когда они были еще очень далеко. Вольфкопы бежали, но неторопливо, так, словно знали – бег будет очень долгим. Догонять белого альва они не хотели – но и отставать не желали.