Перстень царя Соломона - Валерий Елманов Страница 40

Болтали о разном. Власть на Руси и уж тем паче критика ее действий – темы табу, ну а все остальное – сколько угодно. Ицхак при этом все время старался прощупать меня, а под конец, видать, отчаявшись, ну и осмелев тоже, выдал чуть ли не прямым текстом: мол, удивительно ему, как это я вышел живым из Разбойной избы, да еще на своих двоих, то есть невредимым. Я недолго думая тут же ответил:

– Не только мне одному повезло. Сдается, что мы оба отделались легким испугом.

– Я видоком был,- не отступал купец,- Конечно, им тоже иной раз достается, но все полегче, чем тем, кого подозревают в лихих делах.

– А я,- говорю,- не только видок, но и пострадавший. Потому меня и разыскивали, чтоб про злодейства татей поведал.

Подозрения купца вроде бы рассеялись, но не все. На другой вечер Ицхак в ходе нашей беседы, рассказывая о распоряжении подьячего относительно меня, как бы мимоходом выдал:

– Voule vederli subito(Приказал доставить немедленно) .- И уставился на меня в ожидании ответа.

Скорее всего, загадочная фраза была на итальянском, но что именно – пойди пойми. Пришлось неопределенно пожать плечами и напустить на лицо эдакую многозначительность.

– Нуда, – после недолгого колебания невозмутимо заявил я,- Он такой.

Попал или нет – не знаю, но вижу, купец не унимается. Рассказывая о себе, он упомянул, что в настоящий момент попал в situazione senza soluzione. Знакомое, хоть и порядком искаженное слово «ситуация» чуточку помогло, и я глубокомысленно заметил:

– Ситуации бывают разные, но, как правило, они всегда далеко не такие тяжелые, какими мы их представляем.

Но на третьей фразе, когда Ицхак заметил, грустно улыбаясь: «Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust…», я не выдержал, решив «расколоться» и пояснить:

– Хотя меня вывезли из Рима в двухлетнем возрасте, но все равно чувствую, почтенный Ицхак бен Иосиф, что ты говоришь на языке моей родины. Жаль только, что я ничего этого не понимаю,- И выдал на-гора кусочек нашей с Валеркой домашней заготовки.

Мол, об известной вражде двух кланов – Монтекки и Капулетти – в свое время в Риме слагали легенды, а один английский сочинитель и вовсе поклялся о ней написать. Вот меня и решили вывезти от греха подальше, чтоб я уцелел, а пока плыли по морю в Испанию, где жил наш родич, налетела буря, порвала паруса и сломала мачты, из-за чего корабль после несколько недель беспомощно скитался по безбрежным океанским просторам.

В результате остатки команды в числе всего пяти человек, а также я вместе с мамой-русинкой оказались выброшенными на далекие берега Нового Света, попав к индейцам племени могикан, и добраться до более цивилизованных мест с крошкой сыном у нее не было ни малейшей возможности. К тому же и особой необходимости к этому не было – вождь племени Чингачгук Большой Змей отнесся к моей матери очень ласково. Вот так и прошло мое босоногое детство и отрочество. Впрочем, жалеть не о чем – жилось мне привольно, так что я доволен. А места там и впрямь красивые, одно только озеро Онтарио чего стоит. И начинаю повествовать о диковинной природе тех мест, о зверях, которых я там повидал, и прочее. Задача одна – чтобы купец устал слушать и сам перевел разговор на другую тему. Вроде управился.

А на четвертый вечер, после того как я вскользь позволил себе пару высказываний относительно христианской религии, причем далеко не положительных, типа того, что настоящий бог один, а все остальное, включая некую загадочную троицу, на мой взгляд, чушь свинячья, в которой даже видные богословы не могут толком разобраться, он совсем размяк. Дальше наши беседы были гораздо откровеннее. На темы из числа табу мы по-прежнему не говорили, но скорее не из-за недоверия друг к другу, а из-за опасения, что кто-то подслушает.

За день до того, как я вспомнил о грядущих летних событиях в Москве, я – как чувствовал – осторожно перевел разговор на мистику, после чего пожаловался, что иногда вижу то, что может произойти, и оно впоследствии действительно происходит. В качестве доказательства я перечислил несколько событий из тех, что уже случились, заявив, будто видел их во сне. Заодно упомянул и о каббале – мол, доводилось кое-что слыхать об этом загадочном учении соплеменников Ицхака, где как раз говорилось о чем-то похожем.

Купец отнесся к этому весьма серьезно. Первым делом он подскочил к двери своей крохотной каютки, где мы сидели, и поправил мезузу – кусок пергамента со стихами из Второзакония, который был подвешен в круглом деревянном футлярчике на дверном косяке. Затем он таинственным шепотом принялся рассказывать мне о каббале, потом о каком-то июните, после чего перешел к повествованию о загадочных книгах «Сефер исцира» и «Зогаре», которые мне надо прочитать и осмыслить, ибо в них, особенно в последней, изложены способы, дающие возможность глубже вникнуть в библейские истины, лучше постичь сокровенное и точно предсказывать это самое будущее.

Вообще-то в моей жизни это был второй разговор о каббале. Причем первый состоялся не так давно – всего-то несколько недель назад в квартире того самого чудаковатого ювелира, который проверял мой перстень на подлинность, из-за чего я и подзадержался со своим отъездом сюда…

В небольшой комнатушке старого консультанта, трудившегося на дому в своей квартирке возле Столешнико- ва переулка, было уютно и тихо. Хозяин был под стать жилищу – этакий благообразный старичок по имени Соломон. Правда, отчество он имел самое что ни на есть христианское – Алексеевич.

Виноват в экзотическом имени ювелира был его папа, который в свое время преподавал в МГУ, страстно увлекался античным Востоком и всю жизнь, подобно Шлима- ну с его Троей, мечтал найти хоть какие-то материальные следы великих еврейских царей – Давида и Соломона. В честь последнего он и нарек своего отпрыска, после чего сынишке осталось болтаться между двух огней – в Израиле с его национальностью делать нечего, да он туда и не стремился, а лезть в большую науку с таким именем тяжко.

Правда, Соломон Алексеевич тем не менее пытался. Я не про Израиль, про науку. Но, как и следовало ожидать, потерпел сокрушительное фиаско. Блистательные познания сумели перевесить лишь на начальном этапе, при защите кандидатской. До докторской его не допустили, благо что повод имелся весьма удобный – слишком экзотической была тема, связанная с магическими, или, как он сам деликатно выразился, временно необъяснимыми наукой свойствами драгоценных и полудрагоценных камней, а также прочих минералов.

Плюнув на науку, оскорбленный в своих лучших патриотических чувствах Соломон Алексеевич в совершенстве освоил акцент одесских евреев, изучил кошерную кухню и… подался в иную сферу – ювелирное дело. Вскоре он приобрел довольно-таки широкую известность, но главным образом как консультант. Порою падкие на мистику клиенты после вдохновенного рассказа Соломона Алексеевича платили за перстенек с бирюзой столько, что хватило бы купить колечко с бриллиантом, так что консультант не бедствовал, хотя жил весьма скромно, давно привыкнув довольствоваться самым необходимым. Однако своим друзьям или просто хорошим знакомым Соломон Алексеевич голову никогда не дурил, да и о мистике отзывался с известной долей здорового неистребимого скептицизма – сказывалось атеистическое воспитание, полученное им в юности.