Крылья рока - Роберт Линн Асприн Страница 40

Но время было дорого. В северной вершине, а следом во всех остальных он щедро смочил кровью зерна, полил их вином, а затем, вернувшись на середину, произнес слово, которое должно было впустить тени за край линий рисунка, но не дальше.

И они нахлынули, жадные до крови, закрывая от удовольствия глаза, которых не мог видеть Харран, разрывая тишину тонким писком. Они медленно пили свою долю — крошечные капли, все, что удавалось вобрать им через высохшие пергаментные рты.

А затем, удовлетворенные, они некоторое время шептали, слоняясь вокруг, позабыв, для чего пришли, и наконец исчезли. Харрану даже стало немного жаль их — бедных бессильных мертвецов, превратившихся в вечную тень тоскующего голода, — но он без сожаления проводил их.

Больше они не станут мешать колдовству; теперь можно перейти к настоящему делу.

Прервавшись только для того, чтобы вытереть холодный пот со лба, жрец отложил свиток, достал из кармана мандрагору и начал распутывать нить. Покончив с ней, осторожно, «головой» к пальцам, положил мандрагору на кости руки, перевел дыхание, собираясь с силами, — следующее действие требовало ловкости. Харран на мгновение пожалел, что у него не три руки. Ладно, как-нибудь справится. Опустившись на корточки, он ступней надежно придавил корень и кости. Потом правой рукой вытащил посеребренную булавку из тела мандрагоры, а левую сжал, выдавливая свою кровь на дырочку от булавки.

Моментально корень начал светиться.., вначале слабо. С трудом поднявшись на ноги, Харран развернул свиток на последней части заклинания и начал читать. Текст был написан на жреческом жаргоне, вернее, самая легкая его часть, но сердце стучало громче, чем прежде.

«Именем моей крови, пролитой здесь, именем призванных имен, именем устрашающего запаха ночи, клонящейся к утру, и могущественных фигур, начертанных здесь, именем душ умерших и еще не родившихся…»

Корень стал нагреваться. Харран, читая, украдкой бросил взгляд на усиливающееся свечение — мандрагора горела светом, который суждено видеть лишь в грезах или после смерти. Назвать его просто «красным» было бы оскорбительным. Этот цвет был пропитан жаром, но не огня, нет. Это был цвет страсти сердца, цвет крови, горящей в живом существе, одержимом яростью или неукротимым желанием. В нем не было внутреннего зла, и он слепил. В его свете Харран с трудом уже различал свиток и каменные стены вокруг; все казалось призрачным, словно во сне. Только свечение было настоящим, равно как и тот образ, что оно пробуждало в сознании. Страстное желание сердца — та, в самом имени которой Харран отказывал себе столько лет — теперь такая близкая, желанная, любимая, мудрая, суровая и справедливая… «Именем этих знаков и уз, а главное, Твоим собственным именем, о госпожа Сивени, я умоляю, повелеваю Тебе! Предстань передо мной…» — в приличествующем виде, не причиняя мне зла — гласило заклинание, но Харран и не подумал произнести эти слова: будто Сивени способна появиться в неприличном виде или причинить зло собственному жрецу? Последовал троекратный призыв, судорожный вдох, и все закружилось перед глазами, а сердце бешено заколотилось в груди, словно он совершил акт любви: «Приди же ты, Повелительница Сражений, разрушающая и исцеляющая, Зодчая, Защитница, Мстительница — приди же Ты, приди же Ты, приди!»

На этот раз ни молнии, ни грома. Лишь толчок, повергший Харрана на землю и отбросивший нож и свиток в разные стороны — толчок безболезненный, но оказавшийся тем не менее таким же жутким, как падение во сне с кровати. Некоторое время жрец лежал, застыв на полу, боясь пошевелиться, но вот наконец, застонав, уселся на камнях, недоумевая, что же он сделал не так.

— Ничего, — сказал ему кто-то.

От этого голоса вздрогнули стены храма. Задрожав, Харран потянулся лицом к его певучим нотам.

— Ну, Харран, хватит рассиживаться, — сказал голос. — Заканчивай. Нас ждут дела.

Встав на колени, жрец поднял глаза.

Она была здесь. Харран пошатнулся — его сердце пропустило несколько ударов. Глаза — вот что поразило его в первую очередь: они буквально хлестнули его. Неудивительно. Ведь Сверкающая Взором — главное прозвище богини. Самые смелые грезы Харрана оказались недостаточно хороши для действительности.

Глаза, подобные молниям, — ясные, беспощадные, словно мечи, пронзающие сердце, — таковы были глаза Сивени. И они не светились; в этом не было необходимости. Ей вообще не требовалось ничего. Она просто находилась здесь, настолько здесь, что все материальное блекло рядом с нею. При мысли о том, что, вероятно, именно по этой причине боги нечасто спускаются к людям, по спине Харрана пробежала холодная дрожь страха.

Но даже страх не мог держаться долго под этим пристальным серебряным взглядом жестокой красоты, ибо богиня действительно была красива, и вновь былые представления Харрана пали перед лицом правды. Это былая голая, суровая, беззастенчивая красота, слишком поглощенная делами, чтобы замечать себя… лик покровительницы искусств и науки. В нем сочетались неудержимое безрассудство и мудрость. Ее одеяние отличалось беспечностью и привлекательностью: блестящая туника небрежно и торопливо подвернута выше колен, а просторная свободная накидка была мужской, вероятно, Ильса, позаимствованная ради большей свободы движений. Рука, что держала копье, на которое опиралась Сивени, была по-женски изящной, и в то же время от этой тонкой длани исходила разрушительная сила. Ростом богиня была не выше обычной смертной женщины, но Харран почувствовал себя крошечным, когда она опустила на него ужасающе проницательные глаза. Чуть приподняв с холодного прекрасного лица забрало шлема с высоким гребнем, Сивени нетерпеливо промолвила:

— Встань же, человек. Заверши то, чем ты был занят, чтобы мы смогли заняться делом.

Она подняла левую руку, на которой сидел ворон, и тот перебрался на ее плечо.

Харран поднялся, совершенно сбитый с толку.

— Сударыня, — выдавил он хрипло, затем попробовал снова, смущенный своим жалким видом. — Госпожа, я закончил…

— Разумеется, нет, — возразила она, острием сверкающего копья подцепив свиток и поднося его к себе. — Не строй дурачка, Харран. Здесь же ясно написано: «..рука живого храбреца должна быть предложена для завершения колдовства чародеем».

Она повернула к нему свиток, показывая слова.

Харран бросил взгляд в середину круга, где в костях руки продолжала тусклым красным светом гореть мандрагора, похожая на тлеющий уголь.

— Не та рука, Харран! — сказала Сивени, в ее голосе звучало нетерпеливое раздражение. — Эта!

Она указала на руку, что еще минуту назад сжимала нож, его руку.

Харран похолодел, как тогда, на кладбище.

— О моя б…

— Богиня? — спросила она, когда Харран осекся. — Извини.

Именно такова цена. Чтобы врата открылись полностью — ведь даже я еще не совсем здесь, а что уж говорить про остальных — нужно уплатить ее, — какое-то время Сивени холодно разглядывала его, затем произнесла более мягко и даже с некоторой печалью: