Конец пути - Александр Прозоров Страница 40

Ведун двинулся следом, миновал первого караульного, второго…

И тут смолевник внезапно встал. То ли ноги у него затекли, то ли померещилось что — но он встал, чуть наклонился вперед… И столкнулся грудью с Олегом. Того качнуло назад, и, восстанавливая равновесие, ведун схватил караульного под локоть и со всей силой рванул к себе, одновременно делая шаг вправо. Воин, никак не ожидавший подобного фокуса, наклонился, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие на краю обрыва, и рыбкой нырнул вниз.

Второй изумленно вскочил, осторожно подступил к краю, заглянул вниз.

«Сейчас тревогу поднимет…» — подумал Середин, зашел ему за спину и тоже толкнул.

Увы, второй стражник, боясь падения, весь свой вес перенес на отставленную назад ногу, а потому после толчка не ухнулся в пропасть, а упал на краю, соскользнув только ногами, грудью же оставшись на краю тропы. Рот его распахнулся, но крики о помощи сносились бураном, не достигая даже слуха ведуна. Первым порывом Олега было протянуть несчастному руку — но это означало окончательно выдать себя врагу.

— Это не человек, — напомнил себе ведун. — Это живая сила противника.

Он отвернулся и торопливо зашагал дальше по тропе. Ведь мудрый Аркаим, похоже, успел пройти далеко вперед. Метров через пять Олег оглянулся. Стражника на краю уже не было. Осталась лежать только его шапка, а соскользнувшую рукавицу ветер уже катил по карнизу вниз.

Тропа пошла вверх чуть круче, повернула вправо, втиснулась в щель между скалами. Ветер заметно стих, хотя снега в это уютное место буран намел выше колена.

— Я здесь, — предупредил правитель, не дожидаясь, пока напарник в него врежется. Не всякий ведь сразу догадается, что две ямки в снегу — это чьи-то ноги. — Куда дальше?

— С тропы, пожалуй, лучше уйти, — предложил Олег. — Береженому и боги помогают. Поднимемся в скалы, там буран переждем в тихом месте. А дальше — как обстоятельства сложатся. Кумаи еще отдыхают?

— Кто же из птиц в такую погоду из гнезда высунется? Конечно, в укрытиях сидят.

— Вот и мы так поступим… — тронулся вперед Олег.

Со стороны высокогорной долины скалы, что ниже по тропе вырастали до многометровой высоты, выглядели просто пологой грудой камней. Напарники без труда забрались по ним наверх, продвинулись в сторону дворца метров на сто и остановились в трещине между двумя полутораметровыми скальными пальцами.

— Присаживайся, правитель.

Скинув из-за спины щит, Олег бросил его на снег умбоном кверху, сел с краю, оставив другую половину мудрому Аркаиму, потом размотал овчину и накрыл обоих сверху. Ветер сразу стал почти не слышен, а вскоре от дыхания стало еще и тепло.

— Хоть и простое укрытие, а жить уже можно, — привалился спиной к камню ведун. — Как долго буран еще продлится?

— Два часа закручивался, столько же и затихать будет. Ты как мыслишь, чужеземец, Раджаф пропавших дозорных не хватится?

— В буран люди только так пропадают, — пожал плечами Олег. — Следов схватки нет, кровью не напачкали, в ворота никто влезть не попытался. Думаю, тревоги поднимать не станут. Решат, ветром сдуло. Или закружило, да шаг бедняги не в ту сторону сделали. Много ли в горах надо?

— Будем надеяться, так и будет, — согласился напарник.

Они помолчали, дыша в темноту и прислушиваясь к шороху ветра снаружи, потом Олег спросил:

— Так сколько тебе все-таки лет, мудрый Аркаим?

— Любопытство не дает покоя, смертный? Да-а, любопытство — страшная сила. Хорошо, я попытаюсь тебе ответить. Но тогда и ты признайся, где находятся сын русалки и человек нерожденный, появление которых предсказало пророчество?

— А разве ты еще не понял? — засмеялся Олег. — Сын русалки — это мой друг, Любовод. Вот потому-то он так любит плавать по разным краям света, потому-то и желает смерти твоему брату, истребившему нежить в водах Каима.

— Твой друг? Ты обманываешь меня, ведун Олег. Он человек!

— Разумеется. Ведь никто не говорил, что он русалка. Он сын русалки. Или вам про них совсем ничего не известно?

— В наших землях за ними исстари охотились сторонники уговора. Поэтому все знания про их повадки давно, давно забыты.

— Русалками становятся девушки, что утопились из-за несчастной любви, правитель. Самоубийство — тяжкий грех, и оттого они никогда не могут пройти по Калинову мосту через реку Смородину. Не пускает он их в мир прекрасной Мары, на поля вечности. Так и остаются девицы в реках и омутах, куда тоску свою относили. А любви, ласки мужской им все так же хочется, как и при жизни. Пожалуй, даже сильнее. Вот и маются тоскою своею вечно…

— Ты говорил про сына русалки, — напомнил мудрый Аркаим.

— Ах, да, — кивнул Олег. — Любовь, известное дело, не вечна. Первую любовь русалки забывают, начинают новыми парнями увлекаться. Коли удается соблазнить кого, могут и замуж выйти, жить семьей обычной. Только, сказывают, не бывает в таких семьях счастья. Да и откуда оно возьмется, с нежитью-то? Но бывает, не доходит до свадьбы, одними играми любовными мужи и русалки обходятся. Русалке — ласка, мужику — удовольствие. Беда, а кому и радость в том, что детей новорожденных русалки себе не оставляют. Утонет ведь в воде младенец, замерзнет, умрет. От живого семени дети живые рождаются. Посему детей родившихся русалки завсегда отцам подбрасывают. Так они и растут, зачастую не ведая, что за мать их на свет родила. Иногда, купаясь, могут с родительницей встретиться. А могут — и нет. Любоводу повезло, он с мамой своей познакомился, язык общий нашел. Потому, верно, и осколок последний от священной книги русалка каспийская ему отдала. Своего почуяла. Раджаф за сохранение уговора борется? Так это месть ему за нежить речную, что он в страхе истребляет.

— Это объясняет многое, — задумчиво ответил правитель.

— Так сколько тебе лет, мудрый Аркаим?

— Кто же их упомнит, года эти, смертный? Иногда вся эта судьба начинает надоедать. Непонятно, чего ждешь, на что надеешься. Ничего не меняется, ничего не уходит, не появляется тоже ничего. Ты сидишь на вершине, глядя в пустую даль, бессмысленную, как жизнь, и хочется уйти к отцу. Наверное, в такие годы отец и решился покинуть мир, воссоединиться с матерью, оставив страну и будущее мне и брату. В такие дни перестаешь обращать внимание на время. Сколько его прошло: день, год, век — какая разница? Иногда появляется желание все изменить, переделать, перевернуть — и ты лихорадочно крутишься год, десять, сто лет, пока не приходит новая осень, и тебе опять начинает надоедать вся эта суета. Я не знаю, сколько мне лет, смертный. Тысяча, две. Может, три. Хотя нет. Пожалуй, все-таки меньше. Но какая разница? После первых пятисот-шестисот лет считать перестаешь. Но я хотя бы родился, чужеземец. А ты, получается, тот, кто не рождался, верно?

— Верно, — кивнул Олег.

— Откуда же ты тогда взялся? Как появился в мире? Ведь ты есть!

— Я появлюсь, мудрый Аркаим. Я родюсь… рожусь… рождусь… В общем, где-то через тысячу, тысячу четыреста лет на свете появится симпатичный мальчишка, которого назовут Олегом. И это буду я. Не могу сказать точнее, поскольку мало кто в будущем сможет даже примерно определить, какие события и когда происходили в нынешние дни. Плюс-минус двести лет — это нормальная датировка, можно сказать совершенно точная. Муром появился где-то между шестым и девятым веком, Углич — то ли в девятом, то ли в одиннадцатом. Плес — то ли в одиннадцатом, то ли в пятнадцатом. [2]И это только то, что я хоть как-то помню. И то, о чем в летописях более-менее внятно написано. С остальным вообще ужас. Время построения Змиевых валов известно с точностью плюс-минус две тысячи лет. Время зарождения Руси — плюс-минус три тысячи лет, появление первых сибирских городов — плюс-минус пять тысяч лет. Если добавить, что разные ученые придумывают свои системы определения возраста, которые тоже разнятся на тысячу лет без малого, — тут сам Сварог запутается. В общем, я появлюсь. Рано или поздно. Наверное, все-таки лет через тысячу. Или чуть больше.