Звезда Запада - Андрей Мартьянов Страница 40

«Дикие нравы. — Мысли отца Целестина текли медленно и лениво, а в голове шум от пива испитого образовался. — И чего они к Асам своим прицепились? Ну не мерзко ли перед истуканами на коленях валяться, вопить голосами дикими да жертвы каменным идолищам кровавые приносить? Нет чтобы в храм Божий войти, благодати Господней душу открыть, преклонить колени перед алтарём да в молитвы погрузиться… Исповедаться, обратно же и святых тайн приобщиться средь курений ладанных. Нет, не понимают норманны, что они теряют, к каким благам возведёт их житие Вера Истинная, к вечному спасению, но не к погибели души приведёт…»

В полудрёме монах уже видел возведённые на землях исландских храмы Божий и богатые монастыри с братией благочестивой, крестные ходы на Пасху да мирных и набожных норманнов, собирающихся на святую мессу по звону колокольному. Благолепие!..

Шёл я лесом не спеша,

Мне навстречу девка шла

И в малинник стала звать

Ягодицы собирать…

Отца Целестина аж передёрнуло. Что ещё за безобразие? Все святые, Гунтер с перепою песни голосить сподобился!

А Гунтер, германский акцент которого усилился чрезмерно, одной рукой обняв рабыню, а в другой держа кубок, продолжал, ничуть не обращая внимания на вытаращенные глаза монаха.

Вы поверите ли, братцы,

Как пришлось мне умотаться, —

И во сне мне будут сниться

Этой девки ягодицы…

Вот тебе и благолепие…

Исполнив следующий куплет, повествовавший о завершении сей истории где-то месяцев через девять, славный воин дружины Ториновой заглотил содержимое кубка и, не выдержав последствий безудержного возлияния, рухнул под стол. Девица выглядела разочарованно.

— Хороший парень, — одобрительно улыбнулся Хёгни, глядя в ту сторону, — чтит хозяйское гостеприимство.

Отца Целестина едва не стошнило.

Время наступило позднее. За стенами выл на разные голоса ветер, то стихая, то ударяя ураганными порывами. Даже самые стойкие бражники потихоньку угомонились и залегли спать, расположившись на скамьях, а то и запросто на полу, устланном грязной соломой. Теплился очаг, на стене, увешанной оружием, плевались искрами два факела, а конунг Торин и Хёгни, Видгнир, Сигню, отец Целестин и старший сын хозяина дома Гудмунд устроили небольшой совет, стараясь говорить потише.

— Ну и ну! — ахал Хёгни, слушая рассказ Торина о событиях в Вадхейме. Он не стал скрывать ничего.

Ни историю с лесными духами, ни явление Эйреми Великого, поведал и о странностях своего наследника, так что теперь Хёгни и Гудмунд поглядывали на Видгнира с некоторой опаской. Особый интерес вызвали слова Хельги Старого и Гладсхейма, касаемых Исландии, якобы бывшей земли бога-великана. Отец Целестин же ещё раз, во всех подробностях, пересказал свой сон.

— Что скажешь, Хёгни? Ты тут давно живёшь, не примечал ли ничего необычного, что на след бы нас навело? — спросил Торин. Хёгни потёр бороду, и отец Целестин готов был поклясться спасением души, что в глазах конунга Скага-фьорда плеснулся страх. Чуть погодя он проговорил:

— Было тут тоже много всякого, Торин. И люди у меня без следа пропадали, и жуть всякая зимними ночами виделась… Скажу тебе, что точно вам эти самые айфар говорили — нечистое тут место, особо ежели на пустоши каменные податься, к югу и востоку отсюда. День до них пешком идти нужно. Уж не желаешь ли сам туда отправиться?

— Да надо бы.

— Слушай, а может, не стоит нос туда совать? — встрял Видгнир. — Пропадём ведь. Ежели уж сам Один отсоветовал да сказал, что силы побороть тамошних тварей даже у него самого не хватит, то что же уж про нас речи вести?

— Сын твой дело говорит, — кивнул Гудмунд, а Хёгни продолжил:

— Днём ещё куда ни шло, а в ночь что делать будешь? Сам я раз видал ётуна, из тамошних щелей выбравшегося, — локтей десять ростом будет да словно огнём весь горит. Я тогда на птицу ходил, к вечеру дело было, осенью. Солнце село уже, ну, думаю, заночевать в скалах придётся. Чувствую, земля затряслась, и потом сам этот появился. Чёрный как смоль, глаза багровым светятся, меч словно раскалённый… Я-то за камнем схоронился, едва до утра дожил. А страху-то натерпелся смертного! Мнится мне, что огненный великан то был, из Етунхейма.

— А сюда они приходят? — дрожащим голосом спросила Сигню, сжимая кинжал, словно боясь, что злобный ётун вот сейчас и ворвётся в дом конунга.

— Нет, дочка, они людей сторонятся, но если сам забрался в угодья ихние — спуску не дадут. Три зимы назад похвалялся один дружинник мой, что великана зарубит, да по пьяному делу и пошёл в пустоши. Сгинул. А воин был, между прочим, доблестный. Ничего ты там, Торин, не найдёшь, кроме погибели.

— Ладно, это завтра решим. А что о землях западных скажешь? Знаешь ли ты чего о них да сколько дней добираться по морю?

— Слыхал. Плавал на запад даже. В шести днях с попутным ветром будет большая земля, остров наверное. А после него ещё дня три-четыре, и на те земли, о которых ты говоришь, наткнёшься. Говаривали, что род Хейдрека Рыжебородого туда подался, как из Норвегии его изгнали. Не скажу точно, не бывал — не видел.

«Точно, точно! Было такое! Этот Хейдрек со всеми родичами королю Датскому присягу не принёс и на шести кораблях в океан ушёл от гнева датского пять лет назад! Нешто и в самом деле в тех краях норманны обосновались? — вспомнил отец Целестин. — Эх, поспать бы сейчас, а утром все дела решать. Что, днём не наговориться? Ещё и ётуны эти чёртовы… А ну как эдакая тварь пригрезится?»

Словно подслушав его мысли, Хёгни шлепнул ладонью по столу и поднялся со скамьи:

— Будет на сегодня. Зови меня с рассветом, конунг Торин из Вадхейма, тогда и подумаем, чем ещё помочь тебе смогу. А сейчас — вкушайте отдых, гости.

И Хёгни, оставив сотрапезников, удалился в свою часть дома вместе с сыном. Торин и Видгнир устроились на полу, предоставив спать на скамьях Сигню и отцу Целестину. Монах, расстелив накидку и сунув под голову свой мешок, осмотрел ложе и признал его вполне пристойным. Надоело спать под палубой корабля, и хорошо, что хоть пяток ночей в тепле да удобстве провести можно. Отдав должное религии в виде нескольких произнесённых полушёпотом молитв, воздеваний глаз к потолку и осенения себя крестом, отец Целестин взгромоздился на постель, косо посмотрев на Сигню, пренебрегшую вечерней молитвой и уже явно видевшую десятый сон. Надо завтра опять епитимью наложить. Чтоб не забывала о непреложном христианском долге.

Не язычница, чай, какая-нибудь, но человек просвещённый и к культуре приобщена.

Все прочие уже храпели вовсю, и святой отец под этот скорее успокаивающий, чем тревожащий аккомпанемент начал медленно засыпать, ворочаясь, как боров в луже, с одного боку на другой. И тут кто-то ткнул его в грудь, и весьма чувствительно. Уже находясь на зыбкой грани между явью и сном, отец Целестин, воображение которого разбередили жутковатые рассказы Хёгни об огненных великанах, едва не завизжал со страху и открыл глаза. Рядом сидел Гунтер, и взгляд у него был абсолютно трезвый.