Восьмая нога Бога - Майкл Ши Страница 40

Дверь хлопала в доме по левую сторону от дороги, одном из ближних к околице. Передняя дверь, что показалось нам особенно зловещим. Через дорогу от дома стоял навес для сена, рядом с ним загон, полный не доенных с утра глиитов. Навес до самого верха заполняло сено: перехваченные соломенными жгутами тугие валки громоздились стеной, и только в одном месте строгий порядок был нарушен. В ближнем к дороге крае стены зияла дыра, связки сена рассыпались, точно кирпичи с лотка каменщика.

– Эгей! – крикнула Мав.– Дома есть кто-нибудь?! Есть кто живой в деревушке, отзовись, мы путешественники, ищем вас!

Оломбо указал пальцем на сено.

– Глядите-ка, там кого-то придавило, что ли? Вон под той охапкой рука как будто бы торчит… или это не рука?…

И в самом деле, из-под охапки сена высовывалась темнокожая детская рука. Мы поспешили туда. Это и впрямь оказалась рука, только не темнокожая – иссохшая до черноты. Судя по длине костей, она принадлежала взрослому человеку, но кожа на ней задубела так, словно то была конечность мумии, тысячу лет пролежавшей в пустыне. Оломбо поддел охапку сена копьем и перевернул ее.

Засыпанный сеном человек оказался под стать своей руке. На него было страшно смотреть: черный, сморщенный, как мартышка, он потерялся в огромной ночной рубахе, на спине которой зияли две прорехи. Кожа так плотно облепила череп, что сквозь нее можно было пересчитать все зубы; глаза исчезли, лишь две засушенные черные горошины болтались в глазницах, – увы, все мы слишком хорошо знали, какое зрелище довелось увидеть этому несчастному перед смертью.

О, бедная деревушка, злосчастные жители, какая страшная пытка пробудила их в последний раз ото сна! Никогда, покуда не истечет срок моей собственной жизни, не забуду я их – жалкие, иссушенные, поруганные тела людей, застигнутых врасплох в собственных постелях! Долго мы ходили от дома к дому, пока не разыскали всех покойников и не уложили почерневшие, искореженные останки на общее соломенное ложе, которое стало их погребальным костром!

Едва осознав, что произошло в деревне, Мав развернулась и убежала бы, не сказав нам и слова на прощание, снедаемая тревогой за свой Хаггис, но тут у нее на дороге встала ведьма и объявила:

– Хаггис не пострадал!

– Ты лживая ведьма! – Светло-голубые глаза Мав были полны такой ярости, что я испугалась, как бы она не бросилась на ведьму с кулаками.

– Дурочка сопливая, ну конечно, я ведьма, и ложь – моя вторая натура, но все же говорю тебе, Хаггис не пострадал, твои дочки в безопасности, и дальше с ними тоже ничего не случится! А ты, как я припоминаю, хвасталась, что хочешь убить паука. Так, может, лучше тебе сейчас, пока меч возмездия еще не вложен в твои руки, призадуматься, не тонка ли у тебя кишка для такого дела и сможешь ли ты совершить то, чем похвалялась?

Убеждать ведьма умела – ее вопрос безотказно подействовал на всех нас. Что и говорить, она нас обманула, притом самым злостным образом, ибо доставка груза была лишь прикрытием, а на самом деле она собиралась использовать нас как наемных солдат – сознательное грубейшее нарушение дипломатического нейтралитета нунциев, основы основ нашего кодекса чести. И все же, после встречи со здешними так называемыми богами, в глубине души мы плевали на нейтралитет – выпустить этим тварям кишки, всем до единой, вот чего нам хотелось.

Итак, мы собрали и предали огню останки жителей Кой-Какой Деревушки, и все время, пока мы работали, по щекам Мав катились слезы, но ни разу она не издала ни единого звука. Семьдесят три души мужчин, женщин и детей достались ночным разбойникам, и семьдесят три жалких, иссушенных, исковерканных тела, служившие когда-то их земной обителью, отправили в небытие наши факелы. Они горели, как сухие дрова, и почти без остатка превратились в жирный черный дым, столбом поднявшийся к небу.

Стоя над ложем из жарких, рассыпающихся углей, мы вглядывались в лица друг друга.

– В одних домах, – произнес Оломбо раздумчиво, – двери вырваны, и стены вокруг проемов разворочены, а в других только дыры в дверях, как будто туда врывались твари поменьше.

– Стаей охотились, мелкие и побольше. И внизу, в долине, тоже прошлой ночью охотились стаями, – ответила, не сводя глаз с ведьмы, Мав. – Никогда не слышала ничего похожего.

– А-Рак спешно готовится к защите,– сказала та. – Что скажешь, если я предложу тебе биться со мной об заклад, горянка? Спорю на что угодно, вам не придется далеко ходить, чтобы опустить меч отмщения на головы той самой своры гадов, которые учинили здесь побоище.

– Ты хочешь сказать, что мы повстречаем и убьем их? – не удержалась я.

– Вот именно, нунция, если их еще, конечно, можно убить. Да вы что, и в самом деле не понимаете, что ли, какая гигантская кормежка шла всю прошлую ночь? Неужели вы совсем ничего не почувствовали?

– Скажи, где они, – воскликнула я, – и мы тут же помчимся за ними в погоню!

– Кликните ваших собак и узнаете, – осклабилась Желтушница.

Мав тут же сунула два пальца в рот и свистнула так, что у нас чуть уши не полопались. Три пережившие прошлую ночь колченогие шавки прискакали неправдоподобно быстро. Должно быть, они уже неслись к нам с рассказом о том, что видно впереди, когда Мав позвала их.

– Там-паук, там-паук, там-паук!

Мав знаком приказала им поворачивать и сама понеслась вниз по склону, через проломы в изгородях, прямо в высокую траву. Мы поспешали за ней, как могли, – повозка мешала, но стоило только ведьме сказать, что она сама о ней позаботится, как мы помчались вперед во всю прыть, и я даже выхватила из ножен меч, рукоять которого так удобно ложилась в ладонь, а старый надежный клинок был словно продолжением моей руки, заставляя сердце чаще биться в нетерпеливом предчувствии битвы, пробуждая видения окровавленной травы, покрытой паучьими внутренностями…

Мы нагнали Мав в самом начале огромного луга и все вместе бросились в высокую, по пояс, траву. Там мы рассыпались, пригибаясь к земле, и шавки перебежками повели нас к кустам.

О, леденящий душу трепет ужаса и жажды крови! Сквозь просвет в кустах мы увидали целую компанию пауков, которые затихли в неподвижности, точно спали, и мы, боясь упустить удачный момент, кинулись на них с мечами наголо…

И в ту же секунду застыли в разных смешных позах – до нас вдруг дошло, что именно лежало на залитой солнцем полянке среди кустов.

Некоторые пауки при жизни были здоровенные, между лапами вполне поместился бы небольшой домишко, но теперь от них остались лишь ссохшиеся, скукожившиеся оболочки с плоскими, расплющенными животами да пучками перекрученных ног. Все до единого были так же мертвы, как их недавняя добыча в Кой-Какой Деревушке. Солнце отражалось в граненых полушариях их адских гляделок, играло на лезвиях громадных клыков, освещало кошмарные пасти, бессильные отныне причинять вред.

Желтушница неторопливо вышла из-за деревьев, таща за собой поскрипывающую повозку.

– Ну вот, теперь вы видите, – заговорила она самодовольным, непереносимо игривым тоном, – что, как сказала бы наша горянка, их тут повстречали шибко большие братцы. Но не волнуйтесь, и на тех найдутся братцы побольше, и еще побольше, и еще. На первый взгляд, мое намерение отправить вас в дорогу в самый разгар этой оголтелой кормежки – а она еще далеко не окончена, уверяю вас, – выглядит как чистой воды убийство. На это, собственно, и намекала скользкая сучка доцента! Но это был гениальный план! Что еще могло так надежно отвлечь их внимание от Помпиллы в тот самый миг, когда колеса вашей тачки коснулись суши? Что, кроме их собственного неутолимого голода и слепой жажды убийства, могло послужить более надежным прикрытием для вашего продвижения по горам и долинам Хагии?! Да еще в то самое время, когда почуявший приближение Помпиллы А-Рак – а он почуял, куда ж ему деваться! – тоже начал жрать в три горла, подстегивая других?! Я знала, что так будет, и блестяще воспользовалась этим для маскировки! Но предупреждаю, с этой самой минуты и до конца пути нам предстоит все делать быстро, бегом. Так что вдохните поглубже, ибо сейчас начнется настоящая работа, и, пока все не кончится, у нас и секунды отдыха не будет.