Птицелов - Юлия Остапенко Страница 40

— Поднимайся, любезный, ещё разок. А на третий я тебя убью.

Урис поднялся, сверля его налившимися кровью глазами. Марвин слабо улыбнулся, ушёл от нового удара и ударил снизу в переносицу, основанием ладони. Под рукой хрустнула кость. Урис зарычал, схватился за сломанный нос, потом смачно сплюнул.

— Щенок сраный, — прохрипел он. — Ну, я тебя так же разукрашу, держись теперь.

Марвин успел ещё раз воспользоваться его яростью и снова сбить с ног, но когда Урис поднялся во второй раз, по его взгляду Марвин понял, что вот тут-то и начинается самое интересное. Он того и добивался — разъярить противника до пределов возможного, глупым поражением, позорной раной — и вот теперь начинался настоящий бой. Или бойня. Сейчас Марвину было всё равно. Он добился того, о чём страстно мечтал и чего не могло дать ему ни вино, ни королевские милости, ни тело Ольвен… Это давала только драка: гул в висках и абсолютную пустоту — между ними.

— А вот теперь к бою! — крикнул он и ринулся в атаку. Из пяти его молниеносных атак Урис отразил четыре, пятая пришлась по скуле, но смазалась, здоровяк успел увернуться и тут же отступил. Из толпы заорали что-то оскорбительное, но Урис и бровью не повёл, только отступил снова, по кругу, не отпуская взгляда Марвина. Всё понял, успокоился и что-то задумал — что же? Марвин шевельнул онемевшими пальцами в кулаке, прыгнул снова, целя в глаз. Рука встретила пустоту, жуткий удар обрушился на поясницу, и через миг под победный рёв зрителей он оказался на земле.

— Два — один, ведёт мессер!

Марвин поднялся, сплёвывая. Урис жёстко усмехался, всё так же глядя ему в глаза из-под запёкшихся от крови косматых бровей. «А он тоже солдат», — подумал Марвин. Тоже не только на кулачках драться привык. Знает… Поначалу его опьянила победа и самоуверенность, но теперь он собрался и… и что ж он делает-то, гад?

Они обменялись серией ударов — с переменным успехом. Марвин получил нехилый прямой в челюсть и, сплёвывая на мостовую кровавый сгусток с обломком зуба, подумал, что сегодня его поцелуи не покажутся королеве Ольвен столь сладкими, как обычно. Лицо Уриса заливала кровь, торс покрывали синяки. Но прямых, рассчитанных на поражение атак он больше не предпринимал, а это была для Марвина единственная возможность его повалить — воспользовавшись инерцией его же тела. Ладно, значит, будем просто драться. Просто драться, за тем сюда и пришли.

Через две минуты он оказался на земле во второй раз, но поднялся уже с трудом. При падении он припечатался скулой о мостовую и сильно ушиб плечо. Дышать было больно, от каждого выдоха резало в груди. И рёбра помять успел. А, плевать.

Когда он встал напротив Уриса в третий раз, шатаясь и смаргивая заливающий лицо пот, по лицу мужика скользнула презрительная усмешка.

— Ну что, мессер, довольно с вас? Пожалели бы личико, ваша дама не обрадуется.

Марвин ответил ему градом выверенных, чётких атак. Урис отбил все, а потом, поймав паузу, коротко ударил снизу поддых — несильно, дразня… Марвин отшатнулся, а Урис засмеялся. Тихо, хрипло, довольно. Совсем незло, и это-то было хуже всего.

Потому что сразу, будто обухом по голове, — светло-голубые глаза, прозрачные, смеющиеся, и в них ни капли злобы, только любопытство и, кажется, почти симпатия, и жалость, слабая, далёкая, и мягкий голос тут же, обволакивающий, будто аромат благовоний в тайном гнёздышке королевы: «А надо уметь проигрывать, малыш…»

Это было первой внятной мыслью, первым ярким образом после долгожданной сладостной пустоты — и зачем, зачем, зачем?! Прочь, подите к Ледорубу, твари! Я ж только-только от вас избавился…

Но светло-голубые улыбчивые глаза всё смотрели на него, а их обладатель укоризненно качал головой, отряхивая ладони, и в его бледном лице был добродушный укор… Надо уметь проигрывать, малыш.

«Он делает то же, что и я до того. Он нарочно выводит меня из себя», — подумал расчетливый и опытный воин, Марвин из Фостейна, но Марвин из Балендора его не услышал. Он собрался, сгруппировав всё тело в единую живую пружину — и нанёс удар, яростный, мощный, бессмысленный, потому что его физической силы не хватило бы, чтобы противостоять физической силе Уриса, так же, как не хватило её, чтоб победить Лукаса из Джейдри. Но тогда, с Лукасом, были мысли, был разум, была жажда победы, а теперь — только жажда крови, и ничего больше.

Марвин почувствовал, как его кулак вминается в податливую плоть и крушит кость, почувствовал, как его перехватывают поперёк пояса, понял, что тоже падает — они падали вместе, мужик оказался хитёр и решил не проиграть, коль уж не может победить… А Марвин не хотел не проигрывать, он и выигрывать не хотел, он хотел лишь убивать, и его окровавленный кулак вновь вмялся в уже сломанную переносицу противника. Кто-то кричал, но он уже не разбирал крика, только бил и бил, хотя это было подло, бесчестно, так было нельзя, они упали оба, и бой окончился, но Марвин не знал этого, он бил и бил, хотя победа и так принадлежала ему, но сейчас не хотелось победы, хотелось того, чего победа не могла дать, и он брал — самовольно…

В Балендоре я был готов убить, чтобы победить, подумал он. А теперь я хочу убить, и мне для этого не нужна победа.

Когда рука, ударив снова, не нашла преграды, только податливую мякоть, Марвин очнулся и посмотрел на окровавленное месиво перед собой. Посреди месива застыли удивлённо распахнутые глаза. Не голубые. Серые.

Кто-то подхватил его за плечи и за ноги, поднял, поволок. Он хотел возмутиться, сказать, чтоб его поставили, что с ним всё в порядке, но обнаружил, что не может говорить. Толпа орала, и Марвину казалось, что он может различить голос Петера.

— Победил благородный мессер! Бой окончен! Не толпитесь!

Марвин из Фостейна, меня зовут Марвин из Фостейна. Скажи это им, ну же. Напомни им, что Марвин из Фостейна всегда побеждает. И не важно, как. И не важно, хочет ли этого, или победа — просто глупое, бессмысленное дополнение к тому, что мне нужно на самом деле…

Очнулся он в замке, в покоях, которые делил с ещё двумя рыцарями. Сейчас их здесь не было — кровати оказались застелены. Похоже, тут они больше не квартировались. Нельзя сказать, что Марвина это огорчило. Он хотел встать и страшно удивился, когда всё тело скрутило болью. Сильнее всего болели рёбра и, как ни странно, челюсть. Марвин осторожно ощупал её, пытаясь понять, насколько она пострадала. Потом решил, что в зеркало ему лучше пока не смотреться, во избежание лишнего душевного расстройства.

Хлопнула входная дверь.

— Марвин! Слава Единому! — сказал Петер, и Марвин удивлённо посмотрел на него.

— Петер? Что случилось?

— Ничего хорошего. Тебя отметелили так, что еле до замка живым довезли. И какие бесы тебя понесли на этот ринг?!

— Который сейчас час?

— Спроси лучше, какой сегодня день! Ты всю ночь провалялся в отрубке! Чудо ещё, что жив остался. Муниципалитет благодари, они карету дали и лекаря прислали. Он ещё по дороге тебя штопал, а так бы, говорит, могли не успеть. Ты в самом деле безумен.