Правда и вымысел - Сергей Алексеев Страница 40

На сей раз она не ругалась, лишь посмотрела на меня и неожиданно спустила лестницу, чего никогда не делала.

— Ходи сюда!

Наверху я никогда не был, потому озирался с любопытством: с виду не очень-то чистоплотная хозяйка жила в ухоженном, обставленном старинной, явно купеческой мебелью, доме. Атласные чехлы на стульях, портьеры, занавески и кругом вазы, горшки и вёдра с цветами на продажу — азербайджанцы привозили. На столе дорогой самовар сиял и китайского фарфора чайная посуда замысловатой и опасной горкой составлена.

Думал, чаю попить пригласила среди ночи, а она руки о медную самоварную трубу погрела, мне на голову положила и тут же отдёрнулась.

— Холодный! Покойник держит, ай, плохо ему сделал. Не смотри на могилу, на небо смотри!

Мне показалось, она знает, о каком покойнике я думаю и на чью могилу смотрю. Не по себе стало.

— Из моего подвала неба не видать, — сказал я.

Хозяйка показала на короткий диванчик с валиками.

— Ложись спать. Утром дальше скажу.

Помню, что сел на этот диванчик, остальное вылетело из сознания. Проснулся только в полдень, и то потому, что затекла рука и скрюченные ноги, однако голова была светлая и состояние души возвышенное — давно так не спалось! Екатерина Адольфовна торговать не пошла, хотя иногда возила цветы в детской коляске, а спустилась ко мне вниз и теперь белила стены, чего за год моей жизни здесь никогда не бывало. Комната от угля и дымного выхлопа давно стояла чёрная. Я хотел помочь, однако она велела взять цветы и снести на могилку.

— Какую могилку? — спросил осторожно.

— Ай, не знаешь, на кого плиту железную положил? — по-цыгански спросила она. — Кого в гробу разбудил?… Возьми хорошие цветы, красивые возьми да к ногам брось.

Эта глазастая хозяйка всё видела и знала! В замешательстве, я выбрал четыре красных гвоздики, но потом решил, что неловко нести праху государя революционные цветы и заменил их на белые. На руинах часовни лежал снег, и я долго и тупо соображал, как определить, где тут голова и где ноги, когда неизвестно, как расположена сама могила. Пока не вспомнил, что хоронят головой на восток. Цветы я положил на снег с облегчением ушёл в свой подвал.

В тот же вечер в освежённой, побелённой комнате сел за машинку и начал «делать чик-чик». И всё пошло! Зрительно мне виделся белобородый, спокойный старец, опёршийся руками на суковатую палку, который будто нашёптывал на ухо, а я едва успевал записывать. Оказалось, раньше я не мог ответить себе, каким образом и через что прошёл добровольно оставивший трон государь, чтоб стать блаженным и ясновидящим. Ну конечно же, в Таганроге к императору явился Гой и убедил встать на иной путь. Почему именно Александр удостоился такой чести? Да потому, что его опека над духоборами была замечена. То есть, эти сектанты каким-то образом связаны с Гоями: не случайно, как символы веры, они держат хлеб и соль!

Убедил, а возможно, и убеждать не пришлось, ибо государь, испытавший всё, от отцеубийства до лавров победителя мирового значения, откровенно тосковал от рутинной дворцовой жизни, тяготился властью и не желал видеть, как братьев его, именитых князей, вступивших в заговор, будут вздёргивать на виселице. Полковник Д., бывший с ним в Таганроге, помог инсценировать смерть, а Гой увёл его через три границы, за три моря, на реку Ганга…

И уже оттуда Александр вернулся пророчествующим старцем.

Это был закономерный, логически обоснованный и достойный путь от власти земной к духовной. Не зря заплакал Николай!

Единственное, что я не мог найти в университетской научной библиотеке, это более-менее подробное описание того, что есть духоборчество и сами духоборы. Точнее, какая-то литература была, однако находилась в спецхране и без специального разрешения не выдавалась. Впрочем, и это было свидетельством некого особого отношения к сектантам, хотя советская власть должна была относиться к ним в худшем случае снисходительно, поскольку духоборы, вывезенные Львом Толстым в Канаду, поклялись вернуться в Россию, когда не будет царя. Вроде бы, попутчики большевиков, ан нет же, не вернулись, и сами большевики держали информацию о них чуть ли не в секрете.

Одним словом, для романа о ясновидящем старце (названий было аж три варианта — «Феодор Космич», «Старец Александр I», «Блаженный ясновидец»), годилось и было полезно всё, и особенно, отсутствие или умышленное утаивание всякой информации. На следующий год в конце мая я поставил точку и чтобы не искушаться, не дай Бог, не испытать разочарования, не перечитывая, спрятал рукопись в тайник под полом и уехал в Зырянское, где не был больше года.

А там бабушка заболела и лежала пластом в окружении своих митюшанских подруг. Как-то сразу померкла, ослабла, исчезли властные нотки в речи, говорила тихо, обречённо, и держалась за мою руку.

— Что же приезжать-то перестал, лешак? То каждую неделю был, то пропал, ни слуху, ни духу. Думала, уж не увижу… Или обидела чем?

— Да нет, работы было много, — залепетал я под осуждающими взгляды сиделок. — Только освободился…

— Вот врёт-то! — возмутилась баба Таня Березина. — Слыхали мы про тебя тут! В тюрьме ты сидел год, за тунеядство. Вот и освободился. А то — работы много!

Это была не деревенская выдумка или сплетня, слух оказался не беспочвенным, только меня ещё не сажали, но собирались привлечь за тунеядство. Дело в том, что я не был членом Союза Писателей, а бросил работу в газете и ушёл на «вольные хлеба», а это не понравилось одному томскому поэту по фамилии Заглавный, который и пытался отправить меня в тюрьму. Говорят, даже заявление в милицию отнёс, только там мои бывшие сослуживцы его «потеряли».

— Ступайте-ка домой! — велела бабушка товаркам, вдруг обретя голос. — Теперь внук посидит.

Старушки послушно удалились, и я сообразил, что настал желанный час. Она сама начала рассказывать, причём сразу с самого главного. Правда, оговорилась со вздохом, мол, зачем тебе это нужно? Дед всю жизнь в беспокойстве прожил, всё рвался из дома, будто на заработки ездил, а сам золотую рыбку ловил да ничего не поймал, и ты по той же дорожке пойти хочешь. Дескать, зачем-то перед смертью взял да и свёл внука с ума. Золото — дело заразное, и сколько народу сгинуло из-за него…

Но выговаривала и рассуждала больше для себя, поскольку мне и оправдываться не пришлось: бабушка без всякой паузы и как-то горько поведала мне то, что скрывала всю жизнь.

Дед получил повестку на Вторую мировую в сорок втором и сразу же сказал жене примерно следующее, причём, как всегда жёстко, спокойно и без суеты:

— Ну, Оля, давай прощаться. Если я с двух войн невредимым пришёл, на этой ухлопают обязательно. Так что ты расти сына, сильно обо мне не горюй. Писать не буду, чтоб лишний раз не расстраивать, чтоб ты смерти моей не ждала с часу на час. Думай, нет меня больше и всё.

Об этом я уже слышал и не раз в самых разных интерпретациях, но никто и никогда вслух не говорил о том, что у этой прощальной речи есть продолжение. Моя ревнивая бабушка заподозрила, что он после войны решил уйти к другой — ну, чисто женская логика! (Впрочем, кое-какие основания у неё были). Она рассуждала иначе: коли с двух живым пришёл, то и сейчас-то что с ним сделается? Ну и давай его пытать, чтоб дал полный отчёт за прошлую войну, где был, что делал, с кем жил и не оставил ли опять где-нибудь потомства. У неё было подозрение, что дед и гражданскую нашёл себе какую-то богатую женщину, пожил с ней, а потом украл её драгоценности и дал дёру. Уж слишком молчаливый прибежал, слова не добьёшься.