Ловец Душ - Марина Ефиминюк Страница 4

– Знамо дело, – трубно подтвердил второй. – Эй, ты, пошевеливайся! – Раздался глухой удар и сдавленный стон «старого знакомого», а я буквально расплылась в улыбке от удовольствия. Всегда приятно, когда бьют твоего недруга.

Мы поднялись по длинной каменной лестнице и оказались в темной комнатке. После холода подземелья здесь было намного теплее. Створка единственного плохо закрытого окна скрипела от сквозняка. Через мутные разводы на стекле просвечивалось серое нахмуренное небо. Богатая деревянная дверь из мореного дуба казалась там чужеродным телом.

– Идем! – охранник подтолкнул меня к двери.

Огромный судейский зал, заполненный народом, подавлял своим величием и строгостью. В центре высились мраморные колонны, по всему периметру у стен застыли мрачные охранники, каждый на своем маленьком наделе, в отведенном ему уголке. Узкие окна закрывали бархатные пыльные портьеры. Над высокой кафедрой, где заседали судьи в напудренных париках, красовалась разноцветная мозаика, изображающая девицу с весами, лицом своим отдаленно походящую на ныне покойную мамашу Петра Распрекрасного, Элизавету Серпуховскую. На длинных скамьях шумели завсегдатаи мелких разбирательств, представляющие суд бесплатным развлечением, неким бесконечным спектаклем с постоянно меняющимися действующими лицами. Нас провели к трибуне, избитый «старый знакомый» буквально лег на стойку, низко опустив голову на руки, и я заметила, что диметриловые наручники выжгли кожу на его запястьях.

Так он маг?

Я посмотрела на мужчину со всевозрастающим интересом. Он с трудом приподнял голову и обвел судей, вольготно развалившихся в глубоких креслах напротив нас, каким-то затуманенным взором. Семь морщинистых стариков с презрительными взглядами и непомерным чувством собственной значимости.

От царящей атмосферы я было запаниковала, но тут же взяла себя в руки. В конце концов, ваза стоимостью не больше 90 золотых не может привести к большому сроку. Пред нами появился юнец в криво нахлобученном парике. Мальчишка сильно волновался, зажимал в руках потрепанную бумажку и смотрел на меня почти виновато. Я возликовала: с таким обвинителем, возможно, мне дадут всего пару лет исправительных работ! Условно, к примеру.

– Тихо! – раздался монотонный голос, повторявший эти слова тысячи раз. – Суд начинается!

В один момент гомон прекратился, и в зале повисла грозная тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками зевак.

– Слушается дело Натальи Москвиной, – начал все тот же монотонный голос, – и… – голос запнулся. Похоже, даже суд не знал, что за птица стоит рядом со мной.

– Обвиняемый, представьтесь, – потребовал один из судей, пытаясь замять неловкость.

– Николай Савков, – хрипло отозвался обвиняемый и едва не рухнул на пол без чувств.

– …и Николая Савкова, – уже веселее поведал обладатель голоса.

– Обвинитель, приступайте, – снова кивнул судья, и с его парика посыпалась кукурузная мука.

– Н-н-наталья Москвина об-об-обвиняется в убийстве, – я поперхнулась от возмущения, – то есть в к-к-краже… в краже в-ва-вазы… А-а-астиафанта… да. – Паренек разволновался, отчего заикание стало особенно заметным, и совсем сник. Густо краснея, он бросил на меня жалобный взгляд, будто умоляя обвинить саму себя.

– Виселица! – вдруг произнес главный судья без вступлений, недослушав пламенную речь паренька. Мы с обвинителем одновременно моргнули.

Мне показалось? Я ослышалась? Что значит «виселица»? Это такой судейский юмор? Теперь мне стало действительно страшно, я лихорадочно теребила свою длинную, почти до колен, светлую косу, и уже сама жалобно смотрела на ошарашенного обвинителя. Тот никак не мог понять, что же произошло на самом деле.

Судья взял в руки молоток:

– … и этого, – он ткнул в сторону Николая, – повесить!

Казалось, Савков даже не обратил внимания, что его только что приговорили к смертной казни. Он с трудом повернулся ко мне и как-то нехорошо усмехнулся, зло.

После громкого удара судейского молотка ошеломленный зал загудел как пчелиный рой, обсуждая невиданное решение. Потом этот суд войдет в анналы истории как самый быстрый и жестокий за все время существования Окского королевства.

* * *

Закрытая, без единого окошка карета, опечатанная сильнейшей магией, тряслась на кочках и колдобинах. Я крепко вцепилась в деревянную лавку и через темноту пыталась рассмотреть сидящего напротив мужчину. Он закрыл глаза и прислонился к тонкой стенке кареты, грудь его тяжело вздымалась. Похоже, диметрил доставлял ему настоящее страдание. «Так тебе и надо!» – подумала я, но как-то вяло, уже не радуясь отвратительному состоянию новоявленного недруга.

Извне доносился шум улиц, чьи-то визгливые голоса кричали: «Смотри, смертников везут!» Потом все стихло, колеса перестали выстукивать по брусчатке чечетку, и карета пошла плавно, словно по грунтовой дороге. В щелочку через дверь пробивалась тоненькая полоска света и струйка чистого прохладного воздуха. Николай застонал и заерзал на лавке.

– Больно? – тихо спросила я, сама удивляясь участию, просквозившему в голосе.

– Нормально, – прохрипел он. – С чего вдруг озаботилась?

Я пожала плечами и замолчала, потом вовсе отвернулась.

Отчего-то представилась моя ничем не прошибаемая мамашка. Ей придут вести о моей кончине, и она нарядится в узкое черное платье, подчеркивающее каждый изгиб еще стройного тела, и, прикладывая к сухим глазам шелковый платочек, будет повторять знакомым: «Несчастную девочку убило наше правосудие, как, впрочем, и Игоряшку!» Потом она еще несколько дней поиграет на сочувствующую публику, снимет траурную вуаль и забудет, что у нее когда-то была дочь.

Когда четвертовали отца, она вела себя именно так.

– Тебе страшно, Наталья Москвина? – вдруг прохрипел Савков.

– Нет, – отозвалась я.

Фальшиво, да и наплевать! В конце концов, именно из-за Николая – как его там? – Савкова меня сейчас повесят!

Честно говоря, я уже была чуть жива от накатывающего волнами страха. Моменты леденящего ужаса перемежались с таким же ледяным спокойствием. И не верилось. Не верилось, что через каких-то полчаса я перестану чувствовать, говорить, думать. Еще меня мучил вопрос: это больно, когда веревка затягивается на шее, перекрывая дыхание?

– Умирать всегда страшно, так ведь, Наталья Москвина? – продолжал он измываться.

– Не знаю, не пробовала. – Я замолчала и неожиданно для себя ужасно разозлилась. – Послушай, что ты от меня хочешь?! Позволь напомнить, милсдарь, ты тоже будешь висеть, вывалив язык! Кстати, – добавила я, успокоившись и стараясь не замечать его ироничного хмыка, – мужики разлагаются быстрее женщин, а все оттого, что вы…

Карета остановилась так резко, что я слетела с лавки, ткнулась лицом в колени Савкова и тут же отскочила, как от чумного. Дверь открылась, от яркого дневного света потемнело в глазах.