Последний единорог - Питер Сойер Бигл Страница 4

Она посмотрела назад на черные фургоны и дважды щелкнула пальцами. Возницы второго и третьего фургонов спрыгнули на землю и подошли к ней. Один из них был невысок, смугл и столь же безжалостен, как и она, другой, худой и длинный, казался нескладным до нелепости. На нем был старый черный плащ, глаза его были зелены.

— Ну, и кто это? — спросила старуха у коротышки. — Как по-твоему, Ракх?

— Мертвая лошадь, — ответил тот. — Э, нет, не мертвая. Ее можно скормить мантикору или дракону. — Его хихиканье напоминало чирканье спички.

— Ты глуп, — сказала ему Мамаша Фортуна. — Ну а ты, колдун, провидец, тамматург? — обратилась она к другому. — Что же видят очи чудотворца, ясновидца и волшебника? — И вместе с Ракхом они залились смехом, как заливается лаем гонящая оленя свора. Однако когда она увидела, что высокий, не отрываясь, глядит на единорога, смех затих. — Ну, отвечай, фокусник, — ворчливо потребовала она; но высокий даже не повернул головы. Тогда, вытянув клешней свою костлявую руку, старуха повернула его голову к себе. Глаза его опустились под ее желтым взглядом.

— Лошадь, — пробормотал он, — белую кобылу.

Мамаша Фортуна долго смотрела на него.

— И ты тоже глуп, волшебник, — наконец выдавила она со смехом, — но ты больший дурак, чем Ракх, и более опасный. Он врет только от жадности, ты же — от страха. Или от доброты. — Волшебник ничего не ответил, и Мамаша Фортуна рассмеялась. — Хорошо, — сказала она, — это белая кобыла. И я хочу иметь ее в своем «карнавале». Девятая клетка пустует.

— Мне нужна веревка, — отозвался Ракх. Он уже хотел было повернуться, но старуха остановила его.

— Только одна веревка могла бы удержать ее, — сказала она. — Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира. Она была сплетена из дыхания рыб, слюны птиц, женских бород, мяуканья кошки, медвежьих жил и еще из чего-то. Ах да, из корней гор. А так как ничего этого у нас нет и гномы не совьют нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я погружу ее в сон. — И руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном воздухе, а из ее горла вырвалось несколько неприятно прозвучавших слов. Когда старуха закончила заклинание, от единорога запахло молнией.

— Ну а теперь поместите ее в клетку, — сказала она мужчинам. — Она проспит до рассвета, какой бы шум вы ни подняли, если только по присущей вам глупости вы не станете трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите вокруг нее. И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы, мгновенно и заслуженно превратится в ослиное копыто. — Она снова насмешливо посмотрела на худого длинного человека. — А маленькие фокусы, волшебник, станут теперь для тебя еще труднее, — сопя сказала она. — Живо за работу. До рассвета уже недолго.

Когда она скользнула в тень фургона, как кукушка внутрь часов, и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с любопытством произнес:

— Что же это обеспокоило старую каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь?

Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом:

— Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от самого глубокого сна, который способен наложить разве что дьявол, но уж не Мамаша Фортуна.

— Ну ей хотелось бы, чтоб мы поверили в обратное, — усмехнулся темноволосый. — Ослиные копыта! Тьфу! — Но при этом он глубоко засунул руки в карманы. — И что же может разрушить чары? Это же просто старая белая кобыла.

Но волшебник уже шел к последнему из черных фургонов.

— Поспеши, — отозвался он, — скоро утро.

Весь остаток ночи они разбирали девятую клетку, ее пол, крышу, решетку, и окружали ею спящего единорога. Ракх толкал дверь, проверяя замок, когда меж серых деревьев на востоке заполыхало и Она открыла глаза. Они поспешно отскочили от клетки, но волшебник, оглянувшись, увидел, что единорог, мотая головой, как старая лошадь, оглядывает прутья решетки.