Викинг. Дитя Одина - Тим Северин Страница 4

Она нарекла меня Торгильсом, обычным среди северного народа именем, от имени любимого их рыжеволосого бога. От него же происходят не меньше четырех десятков других мужских имен — от простого Тора до Торстейна и Торвальда, и вдвое меньшее число женских, включая имя моей матери, Торгунна. Может быть, Торгильсом звали ее отца, не знаю. Хотя позже, пытаясь понять, почему она не дала мне ирландское имя, тем самым почтив род своей матери, я сообразил: она предвидела, что детство я проведу среди домочадцев моего отца. Живи я с ирландским именем среди норвежцев, это дало бы им повод полагать, что я из рода рабов. Ибо в Исландии, да и всюду у нас, ирландское имя вроде Кормака или Ниалла означает, что человек происходит от ирландцев, взятых в плен во времена набегов.

Нарекая меня норвежским именем, Торгунна по установленному обряду окропила меня водой. Мои братья во Христе, сидящие здесь, в скриптории, немало удивились бы, узнав, что в крещении младенца водой нет ничего нового. Язычники-северяне, нарекая ребенка, совершают то лее. И хотел бы я спросить у моих соседей-начетчиков, обретает ли невинное дитя спасение после точно такого же обряда, но по языческому обычаю.

Как раз в год моего рождения на Альтинге — общей сходке исландцев — было решено принять христианство, и решение это привело к великому среди них несогласию, о чем я поведаю в свое время. Итак, родившись на сломе тысячелетий, когда Белый Христос неумолимым приливом нахлынул в мир, я получил имя языческое. И точно так же, как Кнут, король Англии, у которого я ходил в учениках придворного поэта, я быстро понял, что прилив этот остановить невозможно, но решил, что постараюсь не захлебнуться в нем.

Моя мать не собиралась держать меня при себе ни дня дольше необходимого. Даже имея на руках плачущего младенца, она по-прежнему твердо держалась своих намерений. Деньги, полученные от Лейва, давали возможность нанять кормилицу, и не прошло и трех месяцев от моего рождения, как она начала изыскивать возможности покинуть Берсей и двинуться дальше, в Исландию.

Торговое судно, на котором она туда прибыла в начале зимы, бросило якорь у Снефеллснесса, длинного мыса на западном берегу. Поскольку почти все корабельщики родом были с Оркнейских островов или ирландцы и среди исландцев родни не имели, то и не знали, где лучше стать на стоянку. Потому они решили ждать на якоре, пока весть об их прибытии не разойдется по хуторам этого края, а потом уж перейти в самую подходящую гавань и начать торговлю. В Исландии ценится привозная роскошь. На всем огромном острове нет ни единого города, ни даже приличного размера деревни, нет и настоящего рынка. Народ там пасет свои стада и располагает усадьбы по самому краю этой каменистой земли там, где имеются пастбища. Летом отгоняют скот в глубь страны, на высокогорные луга, а зимой приводят обратно в хлева и кормят сеном. Сами они едят пищу грубую — кислое молоко и творог с мясом, или рыбу, или дичь, когда удается ее добыть. Незамысловата их жизнь. Носят они простую домотканую одежду, и притом, будучи превосходными мастерами, не имеют, из чего мастерить. На острове нет леса, и корабли они получают из Норвегии уже готовыми. Неудивительно, что исландцы всегда не прочь примкнуть к викингам и грабежом добыть предметы роскоши, которых нет у них дома. К тому же набеги дают выход присущей исландцам драчливости, а иначе она, драчливость, обращается на них самих и приводит к ужасным распрям и кровной мести, чего не удалось избежать и мне.

Здесь, пожалуй, постараюсь изъяснить несведущим чужакам, что значит «викинг». Слышал я, к примеру, что так именуют всякого, кто приходит из «виков» — сиречь заливов, бухт и фьордов северной страны, особенно Норвегии. Это неверно. Северный народ называет викингом человека, который выходит в море, чтобы сразиться или совершить набег — либо как воин в походе, либо как простой разбойник. Потерпевшие от таких набегов нередко переводят слово «викинг» словом «пират», и то правда, что некоторые из нас с этим согласны. Но для большинства набег — благое дело. В глазах большинства викинги — смелые воины, которые взыскуют удачи, ловят случай на море и надеются возвратиться с большой добычей и славой, добытой храбростью и отвагой.

Эта новость — что в Снефеллснесс прибыл торговый корабль и стал на якорь у Рифа — распространилась по хуторам быстро. Многие решили подойти на лодке к стоящему на якоре кораблю, чтобы первыми увидеть груз и купить или обменять приглянувшийся товар. Они скоро вернулись с вестью, что на борту корабля находится некая таинственная и явно богатая женщина с Оркнейских островов, впрочем, о ребенке ничего не было сказано. Понятное дело, среди жен, живших на берегу, это известие вызвало немалое любопытство. Куда она направляется? Как одета? Не родственница ли она кому в Исландии? Каковы ее намерения? Особа, которая взялась ответить на эти загадки, была едва ли не столь же грозной, как моя мать, — Турид, дочь Барка, жена зажиточного хуторянина Тородда Скатткаупанди и сводная сестра одного из самых влиятельных и хитрых людей в Исландии, Снорри Годи, человека столь гибкого, что он умудрялся быть в одно и то же время последователем Тора и Белого Христа. Этот человек не единожды определял пути моей жизни. Именно он, Снорри, много лет спустя рассказывал мне об отношениях между Турид, дочерью Барка, и моей матерью, как они начались со стычки, развились в настороженное перемирие и завершились непристойными событиями, которые навсегда остались в памяти здешнего народа.

Все знали о необычных запросах Турид из Фродривера, что рядом с Рифом, где она и Тородд хозяйствовали на большой усадьбе. Она была на редкость тщеславной женщиной, любившей одеваться так броско, как только возможно. У нее было много платьев и завидное собрание драгоценностей, которым она без всякого зазрения хвасталась перед соседями. Она была из тех женщин, которые, дабы прослыть добрыми хозяйками, покупают дорогую утварь для дома — наилучшие, сколь возможно, настенные ковры, самые красивые скатерти и прочее — и приглашают как можно больше гостей, чтобы показать им все это. Скажу короче: она была женщина хвастливая, самовлюбленная и считавшая себя выше всех своих соседей. А то, что она приходилась сводной сестрой Снорри Годи, лишь усиливало ее гордыню. Снорри слыл одним из первых людей в округе, пожалуй, и во всей Исландии. Его семья была из первых поселенцев, и он обладал властью годи, местного выборного, хотя в случае со Снорри этот титул был наследственным, только имена менялись. Земли его, обширные и ухоженные, делали его человеком состоятельным, да к тому же, на них располагалось главное святилище бога Тора. Имея столь могущественного и знаменитого родича, Турид не считала нужным стеснять себя обычными условностями. Она прославилась долгой любовной связью с соседним фермером — Бьерном Брейдвикингакаппи. Люди поговаривали, что Бьерн был отцом одного из сыновей Турид. Но Турид не обращала внимания на сплетни — в этом отношении, как и в некоторых других, обе женщины, Турид и моя мать, были схожи. И вот они встретились на палубе торгового судна.

Моя мать повела себя наилучшим образом. Турид вскарабкалась на борт из маленькой весельной лодки, доставившей ее к кораблю. Тот, кто поднимается на корабль из лодки, обычно попадает в невыгодное положение. Вновь прибывшему нужно перевести дух, выпрямиться, найти, за что уцепиться, чтобы не упасть либо на палубу корабля, либо обратно в лодку, и только потом удается оглядеться. Турид была сбита с толку, увидев мою мать, которая с бесстрастным видом сидела на большом сундуке на корме и без малейшего интереса наблюдала, как она перебирается через борт. Мать не выказала желания ни подойти поздороваться с Турид, ни помочь ей. Такое невнимание уязвило гостью, и, отдышавшись, она сразу приступила к делу. И совершила ошибку, обратившись к моей матери как к странствующей торговке.