Горячие ветры Севера. Книга 3. Закатный ураган - Владислав Русанов Страница 4

Но нападающие веселины не вдавались в объяснения.

Задние, через головы первого ряда, ударили из луков.

С седел, понятное дело, тщательно не прицелишься, но по толпе промазать тяжело…

Дрон-младший, красавец-жених, нелепо подпрыгнул, дернул головой, словно конь, закусивший удила, и упал навзничь. Дед Плика медленно опустился на колени, зажимая обеими руками древко стрелы, торчащее у него из живота, на ладонь правее пупка. Безбородое лицо его скривилось от боли, рот открылся, но никаких звуков Трелек не услыхал. Он вообще перестал слышать звуки, словно уши ему кто-то коварный, подкравшись сзади, заткнул льняной куделью. От этого наблюдать происходящее стало еще страшнее.

Незнакомый мужик, видно из гостей, покатился через горящий костер. Одежда на нем дымилась, руки и ноги судорожно дергались, разметывая угли.

А всадники все ближе и ближе. Вот уже можно различить стальные пластинки, нашитые спереди на шапки.

Гвардия Властомира? Откуда?

Отец, Дрон-старший, метнулся в сторону, потянул кол из забора. Копье веселина ударило его под мышку, приподняло в воздух, пронесло несколько шагов и уронило в притоптанную грязь деревенской улицы.

– Спаси-и-и-и-те!!! – Истошный женский визг – уж и не разберешь по голосу, кто кричит, – ворвался Трелеку в уши, заставил зайцем метнуться в прореху между неплотно пригнанной лозой.

Парень покатился по земле, увидел мелькнувшие неподалеку желтовато-серые копыта коня. Вскочил, бросился в дом, в темные сени. Чей дом? Об этом он даже не задумывался.

Спрятаться? Укрыться?

Да нет, все едино найдут! А то и того хуже: начнут дома жечь – живьем сгоришь.

Словно в подтверждение раздалось:

– Жги! Пали!

Над плетнем проплыла рыжая с белой проточиной голова коня, распяленный криком рот в зарослях светлых волос:

– Бей! Убивай!

Толстая стрела с желто-синим оперением воткнулась в притолоку, мелко задрожала, загудела низко и басовито.

Трелек охнул, присел. Под руку ему попалось древко рогатины. С таким и дед Шершака, и отец ходили некогда на медведей, когда косматый лесной хозяин излишней наглости набирался, овцу или корову задирал. Парень схватил рогатину. Отполированное жесткими ладонями оскепище придало уверенности, заставило почувствовать себя сильным и мужественным.

Да только, когда вооруженный мальчик выбежал из сеней и увидел кружащихся по улице веселинов, размахивающих блестящими клинками, тычущих с седел копьями во что-то, распростертое на земле, отвага тотчас исчезла. Запропастилась, ровно бабка отшептала.

Он заметался по двору, одержимый одним желанием – выжить, спастись.

Как мышь в норку, юркнул Трелек в узкий проход между овином и лабазом. Рогатину, несмотря на испуг, он не бросил, волочил за собой. Длинное древко путалось под ногами, но тяжесть оружия придавала какую-никакую уверенность.

Огибая позади двор дядьки Крешана, мальчишка услышал позади топот и громкий возглас:

– Ага! Еще один попался!

Кинул быстрый взгляд через плечо.

Его настигал веселин на золотисто-рыжем скакуне. Голова у коня маленькая сухая, глаза налиты кровью, зубы оскалены, словно у волка. Того и гляди, в горло вцепится. Всадника Трелек не разглядел. Не до того стало.

Парень бросился вправо, влево, думая проскочить в узкий проход, куда конному нет дороги. Но веселин не отставал.

– Врешь, не уйдешь!

Голос еще не окрепший. Похоже, гвардеец совсем недавно из мальчишек в воины вышел.

Забежав за очередной сарай, Трелек замер как вкопанный. Прямо перед его глазами возвышалась сложенная из ясеневых бревен стена чьего-то лабаза. «Влип! По горло влип! Теперь все…»

Отчаяние придало трейгу силы, и он, развернувшись, выставил рогатину перед собой, придавив ногой для верности тупой конец оскепища.

Он еще успел увидеть светлое, заляпанное мелкими брызгами грязи по вычищенной волосок к волоску шерсти, брюхо вздыбившегося коня, темную кожу двух подпруг, остроносые, щегольские сапоги и молодое, безбородое лицо замахнувшегося копьем веселина. А потом твердое, маленькое копыто опустилось на темя человека. Кость треснула, как ореховая скорлупа, на глаза хлынула кровь. Опустилась пелена беспамятства.

Трелек упал замертво и не услышал, как с хрустом, словно нож в капустный кочан, вошло лезвие рогатины в грудь коню. На два пальца от передней подпруги. Не слышал крика горя и ужаса, вырвавшегося из горла молодого веселина. Не видел, как рыдал, не стыдясь горьких слез, гвардеец над мертвым другом. Как шептали побелевшие губы:

– На кого ж ты кинул меня, Золоток? Чтоб мне с волчьей стаей пеше встретиться, неумехе бесталанному. Прости, друг, прости, Золоток.

Меньше месяца пробыл в гвардейцах простой веселинский парень Прискор. Бывший табунщик из рода Куницы Желтогрудки. Меньше месяца делил и хлеб, и воду со своим первым в жизни заезженным милостным конем…

К вечеру от трейговской деревни осталось лишь пепелище. Ни людей, ни скотины, ни домов. Приказ разобиженного за надругательство над своим посольством Властомира был ясен и не требовал особой хитрости в исполнении: трейги ныне – враги, хуже остроухих, изводить под корень.

Отряд гвардейцев, соединяясь с остальными силами, двинулся дальше в глубь Спорных земель, к границам баронских феодов, в западный Трегетрен.