Спутники Волкодава - Павел Молитвин Страница 4

Таких, впрочем, на Тулалаоки было немного. Тилорн не пытался стать «своим», понимая, видимо, что это ему не удастся, проживи он на острове хоть сто лет, но и оставаясь чужаком, сумел снискать если не любовь, то симпатию и уважение. Отчасти это объяснялось тем, что, едва научившись говорить на языке мекамбо, он с поразительным искусством избегал споров и ссор с кем бы то ни было. Отчасти же причина хорошего к нему отношения островитян заключалась в том, что, будучи мастером на все руки, секретов своих он не скрывал и охотно делился знаниями и умениями с каждым, кто хотел от него что-либо перенять.

Тофра-оук, например, проникся к Тилорну безмерным уважением, после того как тот научил его из меди и олова, вымениваемых у матуави, которые, в свою очередь, выменивали их у мореходов, приплывавших с расположенной на востоке Большой земли, выплавлять бронзу — металл, почти не уступавший прочностью железу. Секрет изготовления бронзы восточные мореходы хранили в тайне от матуави, а может, и сами его не ведали; Тилорн же открыл тайну походя, да еще и шутил, по словам Тофра-оука, что рискует при этом стать злодеем в глазах всего женского населения Тулалаоки. Злодеем его, понятно, никто не назвал, однако женщинам и правда пришлось расстаться со значительной частью ручных и ножных браслетов — из них торжествующий Тофра-оук изготовил множество рыболовных крючков, в которых на острове постоянно ощущался недостаток.

О, Маути прекрасно понимала, что за один этот секрет Тилорн, если бы это пришло ему в голову, мог требовать у ра-Вауки чего только пожелает и ни в чем не встретил бы отказа. На ее родном острове — Хаоху — рыболовные крючки, случалось, делали даже из яхахави — «дерева-камня». Для этого побег яхахави изгибали нужным образом и привязывали, а через несколько лет вырезали из причудливо изогнутого сучка крючок, что, принимая во внимание прочность древесины, было совсем не просто.

Маути вздохнула, вспоминая родной остров, находившийся далеко на юге, за материком черных людей — Мономатаной. Если бы их каноэ, унесенное от Хаоху чудовищным, невиданным даже стариками штормом, не подхватило теплое южное течение Путамао, омывающее берега Западных островов, они с отцом, верно, погибли бы без пищи и воды в поисках хоть какой-то суши, но Дневной бог положил конец их испытаниям, когда силы несчастных были на исходе…

Вздохнув еще раз и поклонившись востоку, откуда приходит в мир Дневной бог, Маути извлекла из корзины тушку спрута и бросила ее в кипящую воду. Понаблюдала, как битые, обмякшие щупальца скручиваются в спирали, а темно-коричневая окраска кожи приобретает красноватый оттенок. Порывшись в корзинах и горшках, добавила в потемневший бульон душистых трав и корешков и вновь вернулась мыслями к Тилорну, ставшему после появления на Тулалаоки постоянной темой женских пересудов.

Что бы ни говорили об удивительных деяниях чужеземного колдуна, чего бы достойного изумления ни совершил и ни изобрел он, Маути все же старалась держаться от него подальше: белизна тела навевала воспоминания об утопленниках, постоянная полуулыбка раздражала, руки казались слишком красивыми для мужчины, а глаза… Глаза, в общем, тоже были нехороши. Если бы Маути захотела понять истинную причину своей неприязни к Тилорну, то, вероятно, быстро сообразила бы, что дело тут вовсе не в цвете кожи, форме носа или разрезе глаз. Просто она хорошо помнила, с какой отчужденностью, если не сказать враждебностью, встретили на этом острове ее и Нкакути, и, сама того не сознавая, не могла простить Тилорну, что тот так быстро сумел завоевать расположение мекамбо.

Как бы то ни было, запретить женщинам говорить о новом колдуне девушка не имела возможности и вольно или невольно слушала, когда они вместе собирали ягоды чивири, потрошили и заготовляли рыбу на сезон дождей, во время которого частые штормы не позволяли рыбакам уходить в открытое море. Слушала и когда сверстницы ее по предложению Баули взялись пополнять запас кувшинов, горшков и корчаг, которых, сколько ни сделай, вечно в хозяйстве не хватает.

Красную глину мекамбо копали на восточной, лесистой оконечности Тулалаоки. Там же лепили горшки, выставляли их сушиться на солнце, а потом обжигали, благо сушняка под боком сколько угодно. Девушки уходили туда на несколько дней и жили в наскоро сооруженных шалашах, покуда не изготавливали необходимое количество посуды и не выговаривались друг перед дружкой всласть. Ибо где же, как не вдалеке от дома, и облегчить душу, поделиться накопившимися горестями, печалями и радостями. Вспомнили как-то и нового колдуна: кто хвалил, кто рассказывал о затеях его с опаской, кто со смехом. Не удержалась и Маути — сравнила его бледную кожу со вздувшимся брюхом дохлой рыбы, и надо же было случиться, чтобы в этот именно миг Тилорн вышел из кустов на берег ручья, возле которого девушки возились с глиной.

Чужак не подал виду, что слышал, как нелестно отзывалась о нем Маути. Ласково улыбаясь девушкам, он попросил позволения посмотреть на их изделия, если не нарушит своим присутствием среди них какого-нибудь табу или обычая мекамбо. К тому времени Тилорн уже складно говорил на языке островитян, освоив его в поразительно короткий срок, и так ловко задал вопрос и обратился с просьбой, что ни у одной из приятельниц Маути язык не повернулся прогнать чужака или хотя бы разъяснить ему, что неприлично мужчинам смотреть на женское рукомесло, так же как женщинам не пристало выходить с мужчинами на лов рыбы.

Что-то неладное Тилорн все же почувствовал. Быстренько осмотрел выставленные на солнцепек приземистые неуклюжие корчаги, толстостенные кривобокие горшки, кувшины и миски-развалюхи, покрытые расплывающимся веревочным узором, смазанными, расползающимися точками и черточками, казавшимися девушкам искусным орнаментом. Помял в руках жирную красную глину, понимающе поцокал языком, похвалил мастериц и исчез в лесу так же стремительно, как и появился.

Испытав чувство неловкости, Маути постаралась поскорее забыть неприятный этот случай и, вероятно, забыла бы, но дней двадцать спустя Тилорн неожиданно пожаловал на ее огород и вручил корзинку, в которой стоял неправдоподобно ровный тонкостенный горшок, покрытый изысканным, четко вытесненным узором.

— Неужели ты сам это сделал? — поразилась девушка, которой прежде подобной посуды видеть не доводилось.

— Я сделал две дюжины горшков и кувшинов. Высушил сначала в тени, а затем на солнце, но одному мне их не обжечь, и главное, я не знаю, как отнесутся мекамбо к тому, что я занялся женским делом. За время пребывания на этом острове я невольно нарушил столько всевозможных запретов, что хочешь не хочешь приходится осторожничать, — ответил Тилорн, доверительно улыбаясь, и Маути подумала, что кожа у него светло-золотистая, а вовсе не белая, глаза глубокие и выразительные, что же касается удлиненных изящных пальцев, то сила в них, похоже, таится немалая, и умелости их позавидует любой обитатель Тулалаоки.

Тилорн рассчитал верно: любопытство и желание научиться лепить редкостной красоты посуду, равно как и стремление загладить обиду, нанесенную чужаку заглазной хулой, привели к тому, что Маути отправилась смотреть на изготовленные им сосуды и приложила все силы, чтобы обжиг их прошел успешно. Две самых больших корчаги, правда, лопнули, но остальная посуда обожглась на славу, причем ровный красно-коричневый загар Тилорновых горшок не шел ни в какое сравнение с пятнистым цветом керамических изделий мекамбо. Воду они держали — лучше некуда, звенели — заслушаешься, да и разбить их было не так-то просто. Когда же чужак объяснил Маути, что никакого колдовства здесь нет, показал, какие добавки, кроме песка и золы от водорослей, использовал для приготовления глиняной массы, и научил работать на гончарном круге, девушка преисполнилась такого энтузиазма, что сама вызвалась поговорить с Баули и Тофра-оуком. По ее мнению, изготовленная по рецепту Тилорна посуда могла не только украсить любой родовой дом мекамбо, но и служить ходким товаром при обмене с негонеро и матуави.