Крылья империи - Владимир Коваленко Страница 4

— Какого рода машину? — подался вперед Миних. Был он любознателен и по образованию — инженер. И для своего времени инженер хороший.

— Не знаю. Устройство очень сложное, я готовился к героической смерти или изгнанию, а не к обслуживанию такого рода машин. К тому же наш мир неплотный, шестнадцать звезд. А у вас — я ночью считал звезды, досчитал до трехсот и сбился. Нужно что-то очень мощное. Может быть, большую реку перегородить. А может, и этого не хватит.

Миних начал возбужденно ходить по крохотной каюте.

— У меня есть проект привода рудничных насосов от водяной турбины. Это более эффективно, чем колеса. Если в Тобольске сочтут его интересным, я постараюсь привести от нее, заодно с насосами, и твою машину.

— А зачем? — спросил Баглир. — Устроить вторжение?

— Для начала — вернуть тебя домой. А там — по обстоятельствам. Может быть, получится не война, а торговля.

— Не получится.

— Чего не получится?

— Ничего. Ни войны, ни торговли. Перебрасывать из мира в мир можно только живое. И разумное. Микроорганизмы в брюхе — и те не переходят. А возвращать меня домой незачем. Там мне просто отрубят голову. Чучело из меня ты и тут сделать мог. Я же в ссылке.

— Я тоже. Но ссылки не вечны. Знаешь, когда МНЕ не отсекли голову, я сначала обрадовался — заговорило внутри что-то животное. Даже плакал там, на эшафоте. На казнь шел нормально, понимаешь? В парадном мундире, при наградах — забыли отобрать, сволочи. И был судьбой вполне доволен. Крепостями и каналами увековечился. Славой полководческой увенчался. Достиг высшей власти, некоронованной особе доступной. Всего добился в жизни, чего желал. Отчего бы и не помереть? С конвоем пошучивал. Табакерку в толпу запустил, смеху ради. Она, конечно, вся в каменьях была. Как за нее дрались! Хохотать хотелось, но боялся: вдруг не поймут, решат — сошел с ума. А мне было смешно. Как, думаю, те козявки, что МЕНЯ судили, будут управлять этой толпой тараканов и что у них выйдет. Решил повторить. Содрал с пальца перстень, рублей, кстати, тысяч на двадцать только камушки тянули. С мясом содрал. Гвардейцы, когда арестовывали, помнится, стянуть не смогли. Снова — муравьиное действо. Ищу по карманам: нет ли еще чего? А тут объявляют милость. Возликовал. А тут уточненьице. Милость-то с конфискацией! Обидно стало до чеса в носу. Лучше б голову снесли. Все имение отобрали как ворованное. А оно не ворованное, оно выслуженное. Вот и пустил слезу. Не поверишь — по барахлу плакал! А потом, сквозь сырость эту, смотрю на толпу под помостом, на тараканчиков. И чую — я уже не над ними, а с ними. Такой же прусачок. И понял — на тот свет мне рановато. Что я главного пока не добился.

Миних замолчал. Напрашивался. И, разумеется, Баглир спросил:

— Чего же?

— Того, чтобы мной был доволен единственный, чье мнение мне важно. Я сам. Поэтому на судьбу не ропщу. А тебе и вовсе нет причин горевать. Есть очень простой способ победить своих гонителей. Это — пережить их. Любые невзгоды, любого врага можно пережить. Хватило бы здоровья. А ты молод и здоров. На медведя ходишь с одними когтями!

— Мой гонитель — закон. И смерть правителя не спасет — у нас республика.

— А народ отходчив. Законы тем более не вечны. Я сам ввел и отменил с полсотни.

— Этот закон действует столетия!

— Значит, скоро загнется! — Миних хлопнул рукой по столу. — Верь и работай. Вот и весь рецепт. А то оставайся. Россия всех принимает. Но может наградить, как меня. Или — как Соймонова…

Соймонова, по слухам, и кнутом били нещадно, и даже ноздри драли. Потом-де снова разорвали и приживили. Последнее, видимо, было сказкой — нос у сибирского губернатора был обыкновенный, картофелиной, безо всяких шрамов или других повреждений. Баглир промолчал. Он не хотел возвращаться. Он был очень обижен на изгнавшую его республику Тиммат. Но новый мир был чужим…

Колесо судьбы проворачивалось, скрипя на выбоинах. Уже позади Тобольск — а по водоразделу на корабле не поплывешь. Миних купил карету, нанял несколько подвод. Баглир лежал под волчьим пологом, высунув только голову, и ловил длинным языком снежинки. И думал: а чего же хочет он? Вернуться, получить нормальное гражданство? И служить стране, которую ненавидит? Вернуться и разрушить эту страну? И царствовать на развалинах великолепной и все-таки родной цивилизации во главе каких-нибудь варваров? Вернуться и устроить революцию? Заманчиво. Да это же просто смесь первого и второго! Итак…

Баглир вылез на свет божий, взмахами крыльев взметнув поземку, подлетел к карете фельдмаршала, вцепился в дверь когтями и просунул голову в полуоткрытое окошко.

— Я решил. Я остаюсь здесь. Пусть Россия примет и меня. Но машину все равно надо построить.

— Зачем? Если остаешься?

— Что же мне, век холостяком мыкаться? Без жены, без потомства…

Миних захохотал и потрепал его по щеке.

— Ты напоминаешь моего бывшего адъютанта, Манштейна. В самый патетический момент отпускаешь сальности.

— Какие сальности, экселенц! Я серьезно!

— Если серьезно, полезай внутрь. Не то простудишься, а наши доктора плохи, людей-то лечить не могут. Помрешь от горячки, и всей карьеры. Меня другое беспокоит.

— Что именно, экселенц? — Баглир протиснулся в окошко и устроился рядом с Минихом.

— Что никого навстречу не везут. Помнится, всегда была СМЕНА. Оттуда, скажем, — Татищев, туда — Долгорукие. Обратно — Долгорукие, туда — Бирон. Обратно Бирон — туда я.

— Может быть, новый государь добрый.

— Любой государь на Руси добрый. Согласно титулу. Всемилостивейший. А чем добрей, тем больше должно быть ссыльных. Потому что не слишком милостивый предпочитает оттяпывать головы. Вот Елизавета Петровна, например, двадцать лет никого не казнила. Так Сибирь и подзаселилась. Не только министрами, мелочью всякой тоже. А Петр Федорович, похоже, в деда пошел, в Великого. Представляю, как выкатывают колоды и половина сановников шеи подставляет, а другая — топориками по ним! Вот бы увидеть, как Шуваловы Разумовских укорачивают. Но боюсь, опоздаем.

В Уфе, на мосту через реку Белую, гулял народ. Орали, пили, плясали. Все нации и сословия вперемешку. Подвода с зарывшимся в полог спящим Баглиром встала — проезда сквозь эту суету, несмотря на матерные конструкции, возводимые возницами, не было. Миних велел справиться, не немцев ли, часом, бьют? Оказалось, нет. Тогда он вылез, желая узнать, в чем дело. Ему немедля сунули штоф и предложили выпить за монумент милосердия.

— Какой еще такой монумент? — удивился фельдмаршал.

Ему отвечали, что это, согласно определению сената, государь Петр Федорович. За своего освободителя граф осушил без колебания. Весь штоф. Правда, початый. А хлебосольные уфимцы, хоть и поскучнели лицами от жадности, поднесли закусить. Граф от огурчика отмахнулся, а хлебушком только занюхал. Скука на физиономии народа сразу рассеялась.