Магистр - Дмитрий Дикий Страница 4

«Кем же был второй Джованни из подзаголовка?» – спросит нетерпеливый читатель. Ответ на этот вопрос можно незамедлительно найти в одноименном оперном либретто, располагающемся приблизительно в двенадцатой главе.

* * *

Представьте себе черные непрозрачные воды – при внимательном взгляде они оказываются куда глубже, чем нужно даже океаническим лайнерам, заходящим в эту гавань в наши дни. Представьте черную ночь, накрывающую эти воды герметичной крышкой плотно и бездыханно, ночь, оставляющую место лишь чудовищно неповоротливой галере дожа – Букентавру, вышедшему в гавань и взявшему курс в море, куда не долетает свет огней. Между водой и небом находится лишь безмолвный корабль с гребцами, чьи лица замотаны темной тканью. Даже для глаз не оставлено прорезей: их дело грести, а не смотреть, и никто не бьет в барабан, чтобы блюсти синхронность движений. Гребцы работают как машины: размеренно дышат легкие, в унисон стучат сердца, с обманчивой мягкостью описывают круг могучие руки.

На палубе двое. Тот, что старше, в беспокойном молчании сидит в глубине у кормы под тяжелым вызолоченным балдахином, а другой, молодой (хотя он слишком плотно закутан в плащ, чтобы мы могли быть совершенно уверены в его возрасте), смотрит прямо в лицо океану, стоя на носу галеры. Похоже, он забыл о спутнике и углубился в созерцание тьмы. Через некоторое время плащ чуть распахивается, выпуская холеную белую руку, и в ночи ловят свет отсутствующих звезд рубин и аметист в украшающих пальцы перстнях. Рука манит хозяина галеры, и тот нехотя подчиняется: поднимается со скамьи в глубине навеса, подходит, тяжело шурша парчой, будто груженую подводу протащили по песку, сняв с колес, и встает рядом с молодым человеком в плаще, из-под которого с шелковым шелестом высвободилась и вторая рука.

Представьте, что вы смотрите на грузную фигуру старого дожа Барбариго [15]в парчовой мантии и острую фигуру молодого Чезаре Борджа в черном плаще снизу, из-под водной тьмы. В самом начале этой главы мы с вами уже представляли, как опускаемся в эту воду… и занимаем место рядом с чем-то, наблюдающим, ожидающим… Смотрящим. Из-под воды они видны вам оба – венецианец и римлянин; теперь, несмотря на отсутствие света и толщу водяной линзы, искажающей все сущее, вы все видите очень четко, как будто свет у вас в глазах. Вы видите, как папский сын тонкой железной рукой хватает дожа за запястье и снимает с его пальца массивное кольцо с целым звездным хороводом камней вокруг мощного сапфира, как не спеша протягивает руку к морю… и роняет кольцо в воду.

Как будто дождавшийся сигнала, начинается шторм. Сначала нарастает рокот, потом поднимаются волны: строем, как солдаты, кидаются они на Букентавра, разинув мокрые пасти и истекая пеной бессилия. Но вот перстень достигает дна – или чего-то, что ждало его, – и разогнавшиеся волны как будто вмиг останавливаются, окружая испуганного Букентавра с беспомощно и вразнобой вскинутыми в воздух веслами. Тут вы теряете зыбкое ощущение безопасности, с таким трудом достигнутое под водным надгробием: заставив вас наблюдать перемещения на корабле с любопытством и нетерпением, существо, безмятежно ожидавшее на дне, покидает вас и поднимается наверх. Вы видите, что теперь на палубе трое: дож, папский сын и неизвестный. Он наг и очень высок, и череп его гол, он стоит, не стесняясь, а римлянин оглядывает его оценивающе и кивает, будто приобрел раба по сходной цене.

Дож начинает говорить, и вы видите, что он в панике, он просто захлебывается, бурно жестикулирует, потрясает перед гостем голой рукой, затем дрожащей дланью указует на жуткую креатуру, явившуюся из воды. А та… тот… тягуче, как во сне, протягивает вперед синеватые руки, будто хвастаясь своими богатствами, и вы видите, что все его пальцы унизаны перстнями. Синеглубокими сапфирами в обрамлении созвездий иных камней, только на некоторых наросла за века всякая подводная гадость да помутнело старое золото. Размеры перстней отличаются, и невозможно сосчитать их. Вас засасывает на глубину, но взгляд все цепляется за людей на галере. Чезаре вновь тянет руку к водному духу, и кольца – все до одного, одно за другим – перелетают к нему синей переливающейся змеей. Загадочный голый человек – олицетворение океана, с которым торжественно обручался каждый венецианский дож, не догадываясь о том, что нельзя обручиться с ничем, пока из него не создастся нечто, – почтительно склоняется перед новым хозяином, тот вновь кивает, благосклонно, и чудовище пропадает из виду. Дож, наконец, догадывается задать гостю-захватчику главный вопрос, и тот поворачивает к нему голову.

А вы видите, что глаза его, прежде казавшиеся вам черными, как тьма в угольной копи, синеют, и то, что он отвечает, очень хорошо слышно вам, дотоле наблюдавшему исключительно немой фильм. Двадцатипятилетний Чезаре Борджа, епископ Памплоны, кардинал, герцог Романьи и Валантинуа [16], будущий макиавеллистский «Государь», патрон Леонардо, военачальник, кондотьер, братоубийца и хладнокровный отравитель, медленно улыбается ограбленному дожу и всей Венеции, ее гавани, всем италийским землям, всем предкам, современникам и грядущим историкам и говорит: «Io sono il mago» [17].

Вас тащит по дну в океан, и вам больше уже ничего не надо представлять, потому что на Светлейшую Венецию с шепотом облегчения опускается снег.