Вежливость королев - Надежда Первухина Страница 4

Королева Абигейл гордо дернула плечом, но с кинжалом рассталась. И, пристально глядя на себя в зеркало, заново начала подбирать в прическу свои редкостные волосы.

У Ее Величества был необычным не только цвет волос (пепельно-серебряный, как говорилось в официальных, одобренных цензурой одах), но и красота узкого, словно выточенного из элристронского опала лица: бледного, с нежнейшим румянцем, с в меру пухлыми и чувственными губами, с бровями, словно выведенными тушью по лекалу… Вот только глаза королевы Абигейл наполнял цвет грозового неба. И с таким же ужасающим блеском. Поэтому подданные предпочитали не встречаться с глазами своей прекрасной повелительницы. От грозового неба лучше держаться подальше.

Единственный человек, кто не разделял мнения подданных и без страха вглядывался в грозовые бездны очей королевы, сидел сейчас у камина, грелся и лениво наблюдал за тем, как его августейшая любовница крепит к волосам широкополую, закрывающую пол-лица шляпу. Примерно за полтора-два часа до этого упомянутый созерцатель тайно проник в опочивальню Ее Величества и встречен был не грозными воплями, а страстными поцелуями, обещавшими бездну наслаждений. Но Крапленый Эндрю не торопился в бездну. И хотя Абигейл, распаляясь от страсти, как всегда, потащила его в постель, он деликатно (все-таки королева, а не дешевая портовая девка с источенным дурной болезнью носом!), но настойчиво напомнил ей, что сегодняшняя их встреча имеет более серьезную цель, нежели банальное, хоть и, несомненно, приятное совокупление. И теперь Крапленый Эндрю ждал, когда же его августейшая подруга будет полностью экипирована к побегу. Заодно он осматривал опочивальню, прикидывая, что еще ценного помимо королевы можно отсюда прихватить…

Его, Крапленого Эндрю, дуэлянта, вечного любовника, прощелыгу и авантюриста, тоже беспристрастно отразили зеркала. Эндрю недаром носил свое прозвище. Его кожа навсегда приобрела оттенок кожуры ядовитого корецкого ореха, с тех пор как он, Эндрю, еще будучи шестнадцатилетним желторотым юнгой на бригавелле «Олалайа», попал в плен к пиратам Дядюшки Стема. Пираты продали парнишку с кусачим норовом на каторжные галеры, где Эндрю отлично прошел школу кровавой драки за сохранность своей задницы и ремесло убивать врагов, перерубая им горло тыльной стороной ладони. Галеры и сделали, его когда-то светлую кожу похожей на обложку гримуара (впрочем, грубая кожа и не менее грубая чувственность позднее лишь пошли Эндрю на пользу — изнеженные красавицы из благородных семейств отдавались «этому экзотическому чудовищу» сразу же после первого незначительного разговора о погоде)… С галер Эндрю, разумеется, сбежал однажды ночью, расшибив своей цепью череп неосмотрительного надсмотрщика и заодно устроив пожар на нижней палубе. Дело происходило в открытом море, и этому красавцу вряд ли бы улыбнулась судьба (разве что только зловонной ухмылочкой зубастой смерть-рыбы), если бы не счастливое стечение обстоятельств в виде шторма, выбросившего полумертвого и нахлебавшегося едкой морской воды Эндрю на пустынный берег некоего острова. Оклемавшись и постепенно обследовав рекомый остров, бывший каторжник выяснил, что на острове живет, удалившись от распутного и суетного света, странный отшельник. Отшельник поначалу принял Эндрю за видение, но некоторое время спустя привык к молодому человеку с взглядом острым, как осколок стекла. И даже отнесся к нему по-дружески: накормил, напоил и вручил самодельную курительную трубку с куском войлока, пропитанного душистым маслом, способным погружать сознание человека в мир удивительных грез и уводить от реальности. Сам отшельник, судя по всему, подсел на душистое масло дурмана-опайши давно, поэтому реальность для него значила мало. Эндрю не столько из вежливости, сколько из любопытства выспросил у отшельника историю его былой жизни. Оказалось, что когда-то сей убеленный сединами старец тоже был молод, бежал из тюрьмы, имея карту острова, набитого сокровищами, нашел этот остров и позднее благодаря обретенному богатству явился среди первых лиц государства под видом некоего могущественного графа, желая этим первым лицам отомстить. Причину и последствия мести отшельник по старости уже не помнил. Однако, почувствовав себя чужим среди аристократов и прочей знати, он решил возвратиться на свой остров — в одиночестве и покое доживать век.

И доскрипел бы отшельник свой век вполне благополучно, не впусти он в свое скромное жилище Крапленого Эндрю.

Пользуясь правом гостя, Эндрю вдоль и поперек обследовал пещеру, в которой отшельник предавался грезам, и, к своей великой радости, обнаружил, что обкуренный дед буквально ходит по сокровищам! Пещера была битком набита сундуками со старинными золотыми монетами, бесценным столовым серебром древней чеканки, самоцветными камнями, редкостным жемчугом, добытым из Моря Брошенных Дев, а главное, великолепным оружием — шпагами, палашами, рапирами, за которые любой бретер отдал бы душу, кабы таковая у него обнаружилась… Мало того. В укромном гроте этого острова стояла, покачиваясь на мелких волнах, отличная малая карра, немного обветшавшая, но еще крепкая, надежная и словно ожидавшая, когда ею воспользуются по назначению. Отшельник заявился на этой обшитой кожей лодке на остров, да и забыл про нее, погруженный в дурманные раздумья о несовершенстве мира и человеческой природы. А на паруса и обвисшие снасти стройной и старинной красавицы бесстыдно гадили кружащие над островом чайки, альбатросы и прочие бакланы.

Должно также сказать, что упомянутый Эндрю был круглым сиротой и вырос в приюте «Милосердная Плеть», что выстроила для сотен бродяжек и мелких бандитов неласковая и вечно разевающая на чужие куски злой голодный рот провинция Деметриус. А основное приютское правило гласило: «Твоя выгода — высший закон». Это правило Крапленый Эндрю, скитаясь по свету, выучил крепко. Поэтому в один прекрасный день он, чувствуя, что силы его восстановились и сидеть с отшельником в прокуренной пещере более нет смысла, задушил витающего в очередных райских грезах старика плетеным шнуром от курительной трубки. После чего перетащил на карру все сокровища, какие только мог унести (а мог он много; из оставленного Эндрю на острове барахла можно перечислить только курительную трубку отшельника, глиняную плевательницу отшельника и самого отшельника, невинно убиенного). Далее жизнь Крапленого Эндрю покатилась по дороге, усыпанной оранжерейными цветами. Он сумел прекрасно распорядиться украденными сокровищами, купил себе титул, поместье (точнее, несколько) близ столицы; обучился аристократическим манерам и кое-какому умению слагать оды, канцонетты и мадригалы. Он со стремительностью ураганного ветра завоевал сердца и будуары окрестных высокородных дам. О нем пошла та самая дурная слава, от сплетен о которой млеют порядочные женщины, клянут свою никому не нужную порядочность и ждут не дождутся, когда их кто-нибудь как следует скомпрометирует (чтоб было потом о чем вспомнить в старости). Однако взоры Крапленого Эндрю уже не прельщались провинциальными красавицами. Он решил взять приступом столицу.

Первыми жертвами его ненасытной страсти пали две известные своей добродетельной жизнью графини (о чем не преминули с восторгом поведать всем своим менее удачливым подругам). Затем настал черед герцогинь. Когда же и известная строгостью своей жизни мистресс Элайзабет, Наперсница по вопросам морали и дама, более всех близкая Ее Величеству, принесла свое изнывающее от вожделения тело в сладостную жертву обольстительным усам, очам и прочим членам пылкого брюнета, Эндрю понял, что звездный час его карьеры настал. Он заказал у хорошего художника портрет Ее Величества, повесил его в своем поместье (имеется в виду портрет; художника повесили позднее — по решению королевского суда, поскольку он изобразил королеву обнаженной, не имея на то официального разрешения двора и уж тем более не сверяясь с натурой) и поклялся, что не пройдет и кануна Тарсийских ночей, как королева Абигейл сбросит перед ним, крапленым подонком и безродным негодяем, свое церемониальное платье…