Кровные узы - Роберт Линн Асприн Страница 39

— Немногое. Очень немногое. Твой конь и мои розы. Мы, — и когда в пределах слышимости по мостовой гулко загрохотали копыта, — отомстим шлюхе?

Темпус услышал топот приближающегося коня. Он оправился, решила она, и снова стал чужаком. Направился к двери.

Неплохо.

Она вышла минуту-другую спустя, когда конь уже грохотал копытами вблизи, с плащом, несколько месяцев провалявшимся под ногами. Он был из бархата, грязный — ведь конь, пробежавший из конца в конец весь Санктуарий, должен был вспотеть.

— Сюда, — сказала она, присоединяясь к Темпусу у открытой калитки — Держи.

Конь вращал глазами, высунув язык, распространяя запах кррфа, пока Темпус возился с подпругой. Стащив съехавшее набок седло, он вырвал из рук Ишад плащ и накинул его на треса.

— Проклятье, — повторял Темпус снова и снова

— Позволь мне.

Она придвинулась, несмотря на то что оба ей мешали, спокойно протянув руку, коснулась склоненной головы животного; это потребовало некоторого напряжения. У нее застучало в висках, ей пришлось потратить больше сил, чем она предполагала. Но конь успокоился, и дыхание Темпуса стало более размеренным.

— Ну же

Темпус тер и скоблил, водил коня по кругу на небольшом пятачке ровной земли. Не произнося ни слова.

— С ним все в порядке, — сказала она.

Ему было известно ее колдовство, способное исцелять, — и другое, причиняющее боль, но сегодня оно было не столь действенным. Он уже видел ее работу прежде.

Темпус посмотрел в ее сторону. Ишад не требовала благодарности, не ждала ее. От этого проклятого коня во рту у нее появилась какая-то горечь. В их личной неудовлетворенности она видела иронию.

Она стояла, сложив руки и закутавшись в плащ, пока Темпус осторожно, без единого слова, накинул ему на спину пропитанную потом попону, затем седло. Трес, опустив голову, потерся щекой о переднюю ногу, словно пристыженный.

Покончив с подпругой, Темпус подобрал поводья, еще раз взглянул в сторону Ишад и вскочил на коня.

И умчался без единого слова.

Подавив вздох, она плотнее закуталась в плащ, несмотря на влажное тепло ночи. Стук копыт по булыжнику замер вдали.

Сосредоточенность исчезла вместе со скукой. Восток заалел. Закрыв за собой калитку, она прошла по дорожке и отворила дверь, не расплетая рук и опустив голову.

Видение улетучилось, как и скука, с того момента, как они встретились в переулке. А после свидания на развалинах Ишад постоянно кололо какое-то предупреждение об опасности, не имевшее ничего общего с людской злостью. Оно имело некоторое отношение к тому, что было совершено у этого дома в центре города, к тому несчастью, затронувшему ее и, возможно, Темпуса.

С той поры, как нисийские Сферы Могущества перестали влиять на город, стали происходить удивительные вещи. Колдуны начали ошибаться, правда, иногда: магия стала в гораздо большей степени, чем прежде, зависеть от случайностей, и простым людям стало больше везти, что было уж совсем поразительно для Санктуария; но, и это хуже всего, колдуны, творящие великую магию, обнаружили, что их могущество ограничено, и стали порой получать неоднозначные результаты.

Поэтому Ишад решила отстраниться от великих начинаний, до того момента, как позволила уговорить себя принять участие в изгнании нечистой силы, позволила сделать это колдуну Рэндалу, чью личную и профессиональную честность считала безупречной — редчайшее качество, волшебник почти без личных интересов.

Теперь же ее одолевало настойчивое чувство беспокойства, усугубленное пережитым ощущением того, что ее швырнуло из одного конца Санктуария в другой, ссадинами и ноющей головой. Дурак! Попробовать такую вещь, такое проклятое, слепое, мучительное заклятие, которое было возможно только некоторое время и только в высших Сферах Могущества Санктуария.

Головная боль — легкая плата. Все могло быть гораздо хуже.

Было бы гораздо хуже, например, если бы она оставила у себя Стратона, позволила слепоте и отвратительной недальновидности вернуть его к себе в постель, вскрыть старую рану.

А утром увидеть его мертвым, как пьяного дурака в переулке Санктуария, который к этому времени уже не был больше ни пьяным, ни дураком и не имел больше возможности увидеть рассвет.

* * *

— Вдвоем мы уйти не можем, — заключил Стилчо.

Сон покинул их обоих. Раздраженные, с отекшими лицами, измученные, они сидели друг против друга за шатающимся столиком.

— И я не могу оставить тебя здесь одну с этой проклятой штуковиной.

— Я нашла ее, черт побери, — заправив выбившуюся прядь волос, Мория с силой опустила руку на стол. — Не обращайся со мной словно с беспросветной дурой. Стилчо, не учи меня, что делать! Я беспрепятственно пронесла эту вещь через весь город! Мы переплавим ее…

— На чем, во имя богов? На этой чертовой крохотной плитке, на которой мы готовим? У нас, черт возьми, нет даже приличного куска…

— Тсс! — Ее рука ладонью обрушилась на его рот, лицо исказилось от гнева. — Стены! Эти стены, черт побери, сколько раз я должна говорить, чтобы ты понижал голос! Я стащу печку; вспомни, как мы в последнее время приобретаем что-либо: я краду, а ты за счет этого живешь! И не говори, что мне делать! Я слышала это всю свою жизнь и больше не потерплю этого, не потерплю этого ни от тебя, ни от кого бы то ни было еще!

— Не будь дурой! Едва ты пойдешь сбывать золотые слитки в городе, как тебе перережут глотку, это не серебро, черт возьми. Послушай. Послушай! Ты…

Внезапно в сером утреннем свете, пробивающемся сквозь окно, возник образ, созданный утраченным глазом, заслонив картинку здорового. Стилчо умолк, его сердце бешено заколотилось от ужаса.

— Стилчо? — голос Мории прозвучал громче, напугано, — Стилчо?

— Что-то случилось, — сказал он.

Во внутреннем зрении перепачканные прозрачные тени, словно дым, струились в ворота, в ворота — огонь, несбывшиеся надежды…

— Только что умерло много людей.

Он с трудом сглотнул, пытаясь унять дрожь, пытаясь снова вернуть образ Мории, сидящей напротив него, а не это черное видение, оно ждет у реки — в лесу…

— Стилчо!

Ее ногти впились ему в руку. Он заморгал, пытаясь снова сфокусировать взгляд, наконец смог увидеть Морию сквозь вуаль черного газа.

— Помоги мне, М-Мория…

Она поднялась, ее стул опрокинулся, сильно грохнувшись об пол, она подошла, схватила Стилчо, прижала к себе изо всех сил.

— Не надо, не надо, не надо, черт возьми, не надо, возвращайся…

— Я не хочу снова уходить туда, я не хочу опять умирать — о боги, Мория!

Его зубы не могли перестать стучать. Свой живой глаз он мог зажмурить. В отношении мертвого у него такой власти не было.