Злое железо - Алексей Молокин Страница 39

Я, разумеется, не мог представить себе ничего подобного, но на всякий случай кивнул и отхлебнул еще глоточек. Коньяк был хорош!

– Понимаете, ему уже скучно было играть просто дороги, и он принялся экспериментировать с музыкой, – продолжала госпожа Арней. – Он вбил в свою безумную голову, что сможет сыграть путь к Истинному Богу, а может быть – дьяволу. У него ничего не получилось, его гитара рассыпалась в труху, сам он потерял память, а его айма была разорвана! Знаете, как это было больно? Да откуда же вам знать! Сначала из двух сходящих с ума от ревности женщин этот негодяй создает одну, такую, какая нужна ему. Это уже почти невыносимо. А потом эта одна-единственная беспощадно рвется пополам, причем грубо и безжалостно. Из одной любящей женщины, одной аймы, нас снова стало двое. Но это были уже не прежние женщины. Каждая из нас была изуродована, в каждой осталась частица самого Авдея и еще частица другой. Две полуженщины-калеки, две полуаймы. Нас разбросало по разным мирам, по разным ветвям реальности, а что стало с Авдеем – я не знаю. Наверное, его сослали, лишив прошлого, будущего, души, памяти… чего там еще можно лишить? Вот она какова, дорога к Истинному Богу! И вот теперь вы отыскали Люту и каким-то образом уговорили ее вернуться к Авдею. Зачем? Ведь с полуаймой Лютой бард-калека может сыграть дорогу только в одну сторону. Чтобы свободно перемещаться между ветвями реальности, барду нужна полная айма, а не увечная… Поняли теперь?

– Кажется, да, – сказал я, хотя понял далеко не все. Дело обстояло скверно, но какой-то выход, наверное, все-таки имелся. Тем более что теперь мне стало кое-что известно о преступлении, совершенном опальным бардом. Надо же, сыграть дорогу к Истинному Божеству, не слабо… И потом, начальство в лице Сергея Ивановича на что-то надеялось, посылая меня сюда, а значит, надежда была. И связана была эта надежда с опальным бардом Авдеем и двумя его полуаймами. Потому что никаких случайностей во вселенной не бывает, и уж работники нашей службы это знают лучше других.

– А сколько времени у нас до того, как неупокоенное железо проснется окончательно? – задал я наконец правильный, как мне показалось, вопрос.

– Часов шесть или семь. Мой пращур сначала разнесет город в щепки, а уж потом всерьез примется за злое железо.

Я поежился, представив себе стаи ржавых ножей, рассекающих терпкий весенний воздух, хотя понимал, что все, что я могу себе представить, не идет ни в какое сравнение с тем, что может случиться на самом деле.

– Извините, мне надо переодеться и привести себя в порядок, – неожиданно спокойно, словно ничего особенного не случилось, сказала эта странная женщина. Полуайма. Магистка. Вдова местного авторитета. Беспомощная Повелительница Злого Железа. И еще раз женщина. – А потом мы с вами поедем.

– К Авдею? – бестактно спросил я.

– Ну уж нет, – скривилась госпожа Арней. – К этому я пока не готова. Мы с вами поедем в Храм к богунам. Неужели вы не чувствуете, что в городе творится что-то нехорошее?

«Куда уж хуже», – подумал я, тупо помотав головой.

В городе, да и не только в городе, а везде, действительно становилось нехорошо. Весенний воздух внезапно словно что-то придавило, наполнило тяжким, неживым запахом, даже небо казалось твердым и гулким, словно блестящий стальной лист. И в самом центре этого листа внезапно появилось переливающееся цветами побежалости пятно, словно кто-то разогревал небо с другой стороны чудовищной паяльной лампой.

И тут я услышал влажный, болезненный звук, словно что-то отдирали, живое от живого, беспощадно и зло, а потом раздался зловещий шелест, тупой удар и далекие человеческие крики.

Через десять минут мы мчались на взревывающем мощным двигателем автомобиле в город.

Браток Гонза, закрывая стальные ворота особняка, наверное, проводил нас удивленным взглядом, хотя, честно говоря, я этого не видел – смотрел на стремительно набегающий на ветровое стекло город. Шипастого шара на куполе храма не было, а сам купол был скособочен и похож на раздавленную елочную игрушку.

– Аав Кистеперый, мой здешний пращур, снова взялся за свой кистень, – почти беззвучно сказала моя спутница.