Королевский маскарад - Оксана Демченко Страница 39

Может, именно эта избыточность тишины и угнетала путников. А скорее того – все четверо ощущали до сих пор странный, тягуче-назойливый зов. Однажды дотянувшись до сознания, он шуршал струйкой песка в самой его глубине. И оттого казалось: песок закончится и что-то произойдет. Ускакать от этого, спрятаться или отгородиться – невозможно…

Кони устали к полудню. Купленный последним светло-серый жеребец Гэхира уже пошатывался. И воин потребовал объявить привал. Его послушались нехотя – иного действительно не дано, но заснуть никто не рассчитывал. Песка в незримых часах осталось совсем мало, это знал каждый.

Коней пришлось долго успокаивать, вываживать, чистить, устраивать в скудной тени. Наконец хлопоты, дающие хоть малую надежду отвлечься, иссякли. Лэйли решительно уложила всех троих мужчин, подгребла в кучу вещи.

– Я вас намерена усыпить, – сообщила она. – Это, что бы оно ни было, не способно искать спящих, особенно днем. Я так решила, а мне виднее в данном случае… Оно женского рода. И оно плохо нас ощущает. Вот и нудит, тревожит. А меня оно совсем не осознает. Все, строгое мяу! Я не хочу терять время на препирательства!

И она запела одну из своих ведьминских песенок – ни особой рифмы, ни смысла. И почему работает? «А потому что!» – этот довод последнее время принимала даже Эриль.

Сон-трава зелена серебром горит,

серебром горит – свет луны хранит.

Сон-трава росой умывается,

в каждой капельке – сладок сон звенит,

маревом ночным серебро плывет.

А кто жаром горел, обретет покой,

а кто жажду знал, выпьет росный сок.

Всяк утешится, всяк умирится, всяк забудется…

Лэйли довольно кивнула – действует. Все трое спят, и действительно их беспокойство погасло и более не вернется.

Та, что придумала зов, не получит новых жертв. Хорошо бы, она и саму Лэйли перестала слышать! Но, увы, песенку ведьмы неизвестная сущность разобрала и здорово обозлилась. Вот только отстоять добычу не смогла. Все верно: день – не ее время. И очень славно, что теперь в зените солнышко, а не полная луна! Потому что иначе было бы трудно поручиться за результат противостояния силе эфрити.

Да и теперь… Лэйли выпила пару глотков из фляги, проверила пояс и села на самом солнцепеке, внимательно рассматривая короткие штрихи теней. То, чего ждала и немножко опасалась эльфа, качнулось в ветках дальнего кустарника. И, совсем как ночной гость, сперва показалось нечетким и неосязаемым. Потом дрогнуло и проявилось.

Женщина с огненно-рыжими, почти красными волосами шагнула на свет, недовольно щурясь. Эфрити была красива, как настоящая мечта востока об идеальной женщине. Невысокая, грациозная, с тяжелыми длинными волосами, тонкими изящными руками танцовщицы, пышной грудью, стройным станом и крепкими длинными ногами. Она куталась в многослойные ткани, полупрозрачные, позволяющие прекрасно разобрать все изгибы тела – и все же оставляющие загадкой его полную красоту. Лэйли удивленно и обиженно качнула головой. Глаза эфрити были кошачьими, не зря так визжал тот разбойник! Не зелеными – уже спасибо! – а пепельно-рыжими, как состарившийся, утомленный, едва теплящийся над углями огонь.

Незнакомка подошла и приняла сидячую позу, найдя себе малый клок тени в паре саженей от Лэйли. Некоторое время рассматривала ее, тоже не особенно радуясь встрече. Потом тряхнула головой – и стала одета буднично и удобно, в широкие хлопчатые брюки и просторную рубаху. На голове появилась плотная ткань, укрывающая плечи, прихваченная на уровне лба плетеным обручем.

– Странная ты, – сердито сообщила эфрити. – Невнятная.

– А ты недобрая, – надулась в ответ Лэйли. – Хороших людей в ловушку заманиваешь.

– Люди хороши, только когда мертвы, – усмехнулась рыжеволосая. – Я их давно знаю. Мне виднее, ничтожная. Все хотят одного – власти, славы, денег. А еще они хотят получить меня. Им кажется, все возможно, раз я теперь одна и слаба. Но знаешь, я так привыкла к ним, что тоже думаю попробовать этого яда: власти и прочего.

– Твой брат, как мне теперь думается, добрее и умнее. Или отец?

– Брат… Он умнее, да. И мертвее, – зло зашипела эфрити, ее глаза полыхнули яркой рыжиной огня. – Его нет уже пять ваших лет. И я полагаю, это должно быть оплачено. Пока я не убила тебя, ничтожная, скажи: откуда его знаешь?

– Видела пять дней назад, – вздохнула Лэйли. – Ночью он приходил к огню. Точнее, его тень. Он встретил рассвет и был, кажется, доволен.

– Лжешь! – испугалась верить рыжая. – Его порвали на части, разделили, истощили и погасили, от огня не осталось ни единого лепестка, я звала…

Лэйли изложила события памятной ночи почти поминутно, вспомнила все обещания темного гостя. Рыжая нервничала, то и дело пытаясь выбраться поближе, на свет, и отпрыгивала снова в тень. Скручивалась, как змея, поднималась гибким движением, снова падала, нервно двигала руками, перебирая пряди своих красных волос, вьющихся огнем при малейшем дуновении ветра. Глаза горели все ярче, словно были углем, раздуваемым в горне гнома.

– Но я не слышу его! – отчаялась эфрити.

– Потому что согласилась помогать подлым магам, – предположила Лэйли. – Ведь согласилась? Ну ты – совсем мяу… слов нет!

– Они хотят простого и обычного – только власти, – пожала плечами рыжая. – Засух на головы неугодных, огненных дождей на границы соседей. Люди – всего лишь люди, а мне нужны силы, чтобы вырваться.

– Ты же женщина! – возмутилась Лэйли. – И ты так легко говоришь мне, что убиваешь детей! Они высыхают в зной. Ты не можешь выйти на солнце, а их жжешь. Тех, кто не желал ни власти, ни денег, ни славы.

– Таких нет, – твердо сообщила эфрити. – Я живу давно, я знаю. Не смей меня воспитывать, ничтожная!

– Больно надо! И никакая я не «ничтожная», это ты совсем… мяу от одиночества. Пойди и глянь сама. Там, в твоих засухах, пытаются вырастить хлеб и накормить слабых. А под дождями огня выносят не золото, а детей и стариков. Ты слишком долго живешь во дворце, вот и забыла, что мир есть и за его стенами.

– Ложь. Все – ложь… но я проверю, – сжалась в комок рыжая, наклонилась вперед и зашипела: – А потом вернусь. Ночью, завтра. Тогда сила будет на моей стороне, наглая девчонка! Я тебя накажу. За вранье, за мое беспокойство, за разбуженные пустые надежды.

– Во-во, как любил говорить Рртых, «из мужика дурь можно кулаком вышибить. А если баба умна – от этого нет спасения»… Эх ты! – Лэйли шмыгнула носом. – Он, лучший из всех гномов, в вас верил! Говорил, что огонь горна, тем более глубинного, рабочего, не может целиком принадлежать разрушению. И твоему, подгорному, гномы так много дают!

– Гномы вымерли, хотя они и были всегда лучшими, – невесело отозвалась эфрити, теряя азарт злости и горбясь. – Остались только никчемные люди. Сами гореть не умеете и меня желаете угасить.

– Мяу! Это я-то не умею гореть? – взвилась Лэйли.