Смежный сектор - Андрей Ливадный Страница 39

— Твое правительство будет знать о старте «Тандема»?

— Нет. Я рассекречу проект, когда уже никто не сможет помешать его осуществлению.

— То есть все должно сохраняться в тайне?

— Несомненно. Более того, стыковка всех компонентов колониального транспорта будет происходить в глубоком космосе, уже за границами Солнечной системы. В точку рандеву будет заранее выведен крейсер «Ио». Позже к нему присоединится станция «Танаис», на ней еще ведутся работы по монтажу стыковочных узлов. Ваш корабль покинет земные орбиты последним, и, только когда «Тандем» будет собран и ляжет на избранный курс, я обнародую все факты, касающиеся первого колониального транспорта.

— Это разумно. Но ты остаешься на Земле, Иван, и быть может, лучше держать информацию в тайне? По крайней мере пока сохраняется неопределенность с расой ИНЫХ?

— Я подумаю, Дрог. Возможно, ты прав. — Иван усмехнулся в ответ своим мыслям и добавил: — Пусть тебя не тревожит судьба адмирала Лозина. Пока существует угроза со стороны ИНЫХ, меня не посмеют тронуть. Максимум, на что способны мои недоброжелатели, — это называть меня «летехой», которому повезло разгромить пришельцев.

— Они ошибаются.

— Да. Многие не понимают главного: к моменту вашего вторжения на Землю мой взвод уже несколько лет готовился к первому полету в космос. Мы мыслили иными критериями, наша подготовка не сводилась к владению продвинутыми образцами техники и вооружений. Победу принесло не столько оружие, сколько разум.

Дрог кивнул.

— Я Чужой, но понимаю это лучше, чем многие из людей. Ты мог сжечь Мадагаскар с остатками моей расы, но остановился у последней черты. Ты нашел в себе мужество прийти сюда и задать вопрос: почему?

Лозин выслушал его и ответил:

— Давай не будем ворошить прошлое, Дрог. У нас много дел в настоящем и в будущем. В конце концов, время все расставит на свои места. Это проверено.

Он открыл глаза.

Дезориентация была полной, всеобъемлющей, Андрей не понимал, где находится и что с ним происходит, его разум в данный момент походил на кибернетическую систему, которая пережила глобальный сбой и теперь пытается восстановить целостность своего программного обеспечения с резервных копий.

Ничего не получалось.

Фрагменты далекого прошлого, невероятным образом востребованные из глубин подсознания, никак не стыковались с реальностью.

В информационно-техническом плане — да, но в моральном — нет.

Первые несколько секунд он боялся даже думать о четких, недвусмысленных воспоминаниях своего отца, внезапно вырвавшихся из потаенного узилища памяти. Он не мог оспорить их правдоподобность, потому что теперь они являлись частицей его собственного «я».

Сон, или морок, разом перечеркнувший логику недолгой сознательной жизни.

Перед глазами плыли, не желая обретать резкость, картины происходящего…

Доминик Ван Хеллен…

Командир стоял посреди зала, рядом со связанным ксенобианином.

В руках Доминика был нож. Андрей внезапно увидел его с неправдоподобной отчетливостью: тускло отливающее синевой лезвие с широким кровостоком, готовое вонзиться в горло врага, вдруг стало главной деталью в восприятии окружающего мира.

Пощелкай, дядя Дрог…

— Не делай этого, командир!..

Крик вырвался из пересохшего горла, помимо воли Андрея, — это был не подвластный разуму порыв, — кричала душа, безотчетливо поверившая в наваждение странного сна.

Рука Доминика дрогнула, остановилась на коротком взмахе.

Он повернул голову, недоброжелательно посмотрев на Лозина.

— Очнулся?

— Не убивай его, командир!

В голосе Андрея звучала не мольба — короткий вскрик прозвучал как приказ, и Ван Хеллен откровенно опешил, непроизвольно опустив руку.

— Ты рехнулся? На что нам Чужой? — Доминик не понимал, откуда в голосе Лозина взялись эти властные, подействовавшие на него нотки.

Он не Чужой!.. — рвался из глубин сознания Андрея немой крик, но губы не шевельнулись, рассудок, болезненно оценивающий двойственность ситуации, подсказывал: еще секунда, и все встанет на свои места, удивление, остановившее руку Ван Хеллена, пройдет, и все кончится с коротким взмахом ножа.

Если он не до конца верил самому себе, то как объяснить остальным произошедшее с ним превращение? Подсознание, интуиция — неубедительные доводы для Доминика. Командир жил по своим понятиям, сообразуясь с личным опытом, который подсказывал, что пожар внизу уже пошел на убыль, с минуты на минуту слабый ветер смежного сектора выгонит дым из обуглившихся помещений, и автоматика откроет аварийный шлюз, за которым их ожидают сонмища ксенобианских бойцов.

Оставлять в живых разумную особь врага, способную корректировать действия своих сородичей одним только запахом, было как минимум глупо, поэтому намерениями Ван Хеллена руководила не кровожадность, а жестокий, здравый смысл борьбы за существование.

Гордиев узел.

Взмах ножа разрубит его.

Какова истинная ценность внезапных воспоминаний, так некстати прорвавшихся из глубин подсознания?

Имеют ли они отношение к настоящему?

Андрею казалось, что голова сейчас лопнет от напряжения, — ситуация казалась безвыходной, по крайней мере для него.

Душа требовала одного, разум внезапно замолчал, а рука Ван Хеллена вновь начала подниматься

Пощелкай, дядя Дрог…

Из пересохшего горла Андрея вдруг вырвался невероятный для человека звук.

Ксенобианин дернулся, словно его ударило током.

Голова ксеноморфа медленно повернулась, и серия щелчков ответила Андрею.

Ван Хеллен вновь опустил нож.

Да что же это такое, на самом-то деле?!

Ситуация начала откровенно доставать его, внимание Доминика переключилось на Лозина, который проспал пять часов кряду, отключившись, вследствие депрессии, наступившей после изматывающих переходов и злоупотребления стимуляторами.

Он что, не выдержал? Полетел с катушек, боец?

Раньше надо было применять свое знание примитивной речи Чужих, в тот момент, когда от ксенобианина требовалось совершить определенные действия, подтверждающие перераспределение ресурсов, а теперь-то какой смысл в общении с врагом?

И все же Доминик решил дождаться объяснений Не верилось, что Андрей просто помутился рассудком.

Пусть говорит, если считает это необходимым, — участь Чужого все равно предрешена.

Андрей мыслил в эти мгновенья с лихорадочной скоростью, он действительно был не в себе — забастовавший было рассудок все же включился, пытаясь отыскать приемлемый выход из сложившейся ситуации.