Новгородская сага. Книга 4. Час новгородской славы - Андрей Посняков Страница 39

— Не переживай, Жоакин! Думаешь, зря я так настойчиво приглашал тебя в Новгород? На Ладоге заложим верфь. Будем строить когги.

— Когги? — Жоакин Марейра презрительно хмыкнул. — Каравеллы! Только каравеллы, друг мой!

— Хорошо, каравеллы! Ты как здесь? Через Швецию или Литву?

— Через Литву. Ехал с купеческим обозом. Я ведь разорен — интриги конкурентов! Моя верфь в Порто описана и продана за долги. Работники разбежались. Долговая тюрьма неминуемо ждала и меня. Оставалась еще надежда на сокровище, но… На острове Святого Бернара я обнаружил только опустевший колодец. Нечем было даже расплатиться с капитаном судна, что я нанял. Хорошо, тот удовлетворился авансом и подкинул меня до Брюгге. Я продал все драгоценности, что были при мне, — перстни, цепочку, даже ножны. Вот, наконец, добрался. Скажу вам, сеньоры, это был нелегкий путь, очень нелегкий. Особенно в Литве и псковских землях. Несколько раз на нас нападали разбойники. О, сколько раз я вспоминал о твоей аркебузе!.. Кстати, она еще цела?

Цела, цела.

Олег Иваныч недавно передал достопамятную аркебузу Панфилу Селивантову. Тот весьма заинтересовался и теперь налаживал производство по образцу подсмотренных в Швеции мануфактур. Мануфактуры пооткрывали многие купцы, не только Панфил. Да и некоторые бояре вкладывали денежки — выгодно. Одним из первых был недавний тысяцкий — ушлый боярин Симеон Яковлевич. Начал вдруг производить паруса и канаты. Ну, Бог ему в помощь.

— А не выпить ли нам? За встречу?

— Дык!

Исходили лаем на бывшей усадьбе Ставра злющие цепные псы, еще прежнего хозяина помнящие. Видно, кто-то под вечер прохаживался вдоль по Пробойной, к мостику через Федоровский ручей.

А чего не прохаживаться? Место бойкое. Кому на Плотницкий конец надо — уж никак мостика не минует. Хоть и смеркалось уже. Да темнота многим не указ! Находились «питухи», тащились через полгорода в корчму Явдохи, где подавали самое крепкое в Новгородской земле пойло — перевар-«зелье», что на Москве водочкой прозывался.

Вот ради этакого питья и шли к Явдохе на Загородцкую — черт-те куда, к городской стене, перлись на ночь глядя. Раньше, года три назад, была у Явдохи еще одна корчма — на улице Буяна, что почти у самого Торга. Выгодное местечко! Да съели конкуренты, выдали налоговой службе. К тому же специальным указом Совет Господ запретил торговать переваром в людных местах — только лишь на дальних окраинах. Пришлось срочно убираться с Буяна на Загородцкую, благо, там торговлишка процветала.

Вспомнив про Явдоху — давненько не было вестей, дня четыре уже — козлобородый Митря вышел из нужника, аккуратно прикрыв дверь. Вдохнул морозный воздух, постоял, прислушиваясь. И что там собаки разлаялись? Может, шильник какой через ограду пролезть хочет? Нет. Вона, уже и стучится кто-то. А Решет — пес агромаднейший — вместо того чтоб лаять и рычать пуще прежнего, вдруг хвостом завилял-запрыгал. Знать, из своих кто-то вернулся. Максюте бы пора, косоротому, что две недели назад к Аттамиру-мирзе на встречу уехал.

Аттамир-мирза — доверенное лицо самого Аксай-бека. С ним, с Аттамиром, Митря еще в Орде сошелся. Купец знатный! Один из главных поставщиков девочек в татарские гаремы. Столковались быстро. И вот уже третий год вели совместный обоюдовыгодный бизнес.

— Эй, робяты! — крикнул Митря стражникам. — Что, пооглохли все?!

Стражники бросились открывать.

На усталой, прядающей ушами кобыле во двор въехал Максюта. Осклабился, поклонился Митре:

— Аттамир-мирза сказал, не нужны ему парни. Только девку возьмет.

Девку так девку. Однако сговорены-то они оба! Значит…

— Максюта! Михалицкий монастырь знаешь?

— Знамо дело.

— Завтра поедете с Фролом. Заберете обоих, парня и девку. Девку — к Аттамиру. Парня по дороге порешите. Смотрите только, не перепутайте!

— Да что ты, дядечка Митрий! Нешто можно?!

— Сполняйте.

С утра затянуло весь Новгород густым туманом. Таким, что и солнце почти не разглядеть. Олег Иваныч уже думал: весь день простоит туманище. Ан нет, распогодилось. Посветлело, заголубело. Перекликаясь, звонили колокола — рядом, на Торгу, в церкви Иоанна на Опоках, в церкви Успения, в храме Параскевы Пятницы, в Никольском соборе. С другой стороны Волхова с ними басовито перекликались колокола Софийского собора и — чуть пожиже — звонили в церкви Бориса и Глеба.

Олег Иваныч пустил коня рысью. Торопился на встречу с владыкой Феофилом.

Проезжая Волховский мост, невольно залюбовался городом, проявляющимся из тающей туманной дымки. Серебром и золотом сверкали купола, стены сияли сахарной белизной. А вдоль стен, на вымолах у замерзшего Волхова, разноцветной полосой тянулись шатры торговцев.

Великий Город. Шум, толчея, неизбывное многолюдство. Казалось, не так и давно, после Шелонской битвы, что умер, притих Новгород. Ан нет! Возродился. Будто и не было страшного поражения на Шелони, будто и не было унижений в Коростыне, будто и не платил Москве… Ха! Уже не платил! За два года все выплатили! Ну, одной головной болью меньше.

Олег Иваныч рассеянно отвечал на поклоны торговцев — тех, кто торговал здесь же, на мосту, в лавках. Личная стража отгоняла не в меру ретивых челобитчиков. Личная стража — четыре рослых молодца в стальных немецких латах и глухих, с опущенными забралами, шлемах. Страха ради забрала были умело выкованы под ужасные зубастые рожи.

К охране, положенной ему по чину, Олег Иваныч привык быстро. Никак вот только не мог привыкнуть пользоваться закрытой повозкой (местным аналогом лимузина) — больно там, внутри, его мутило. Лучше уж так, верхом на белом коне проехаться! Хотя небезопасно. Не ровен час — стрела. Правда, Олег Иваныч надевал панцирь — легкую «бригантину», английскую, из лучшей шеффилдской стали, с изображением серебряного единорога — символом непобедимости и благородства. Шлем на голову не надевал, но в шапке тонкие стальные пластины были. Это только дураки покушений не боятся, а Олег Иваныч себя таковым не считал. Да и хорошо знал, сколько у него врагов.

Оп!

Пущенный из пращи камень со звоном ударил Олега Иваныча в грудь. Несколько бы дюймов выше и… Нехилая была бы травма! Да и так…

Олег Иваныч резко пригнулся к самой гриве и пустил коня вскачь — к открытым воротам Детинца. Двое закованных в сталь охранников понеслись за ним, прикрывая от возможных ударов с флангов. Двое других уже бросились к Софийскому вымолу — низкой, устланной белым утоптанным снегом пристани. Именно там, в толпе богомольцев, и мог оказаться пращник. Хотя… Мог быть и на воротах Детинца. Впрочем, кто бы его туда пустил? Правда, это мог быть и кто-либо из Софийской стражи.

Уже у владычных палат, в начале Бискуплей улицы, Олег Иваныч остановился, подождал стражей.

— Ну?

Те молча покачали головами. На вымоле бы, так или иначе, словили. Значит, с башни. Кто-то из стражи.