Меч и крест - Лада Лузина Страница 39

— Они ушли, а мы поселились! — весело хмыкнула Даша. — Я ведь выросла тут, на Десятинной. Меня бабка все детство на Владимирской горке выгуливала. Может, я на этой самой Чертовой горе в пасочки играла!

— А мой заместитель говорит, что окна нашего офиса тоже выходят на Лысую Гору, — ухмыльнулась Дображанская.

— На Замковую-Хоревицу-Флоровскую-Киселевку, — серьезно кивнула Маша Ковалева. — Многие считают ее пятой. Ее как-то еще зовут, кажется, Киевлянкой…

— Стойте! — шало вскрикнула Чуб.

Катя и Маша остановились.

— Да не в том смысле, — взбудораженно замахала руками она. — Я выросла рядом с Лысой Горой, ты — работаешь! А ты? — Она требовательно посмотрела на Машу.

— Я — нет, — смутилась та. — Не сходится. Даже близко ни одной нету.

— Жалко. Хоть какое-то объяснение вырисовывалось. Ладно, веди, Сусанин! — ободрительно похлопала Чуб Машу по плечу. — Показывай, где твое небольшое возвышение?

Они спустились по выложенной кирпичом перепончатой дорожке и зашагали в сторону фуникулера. Вечер стал синим. Их штатный «Сусанин» недоуменно оглядывалась по сторонам, некстати вспомнив, что XIX веке для создания новых площадок и террас Владимирскую гору досыпали землей из усадьбы Меринга, и теперь определить возраст того или иного «возвышения» верно, практически невозможно…

— Может, эта? — показала она на полукруглый выступ на нижней террасе. — Или тот? Или там, где Кокоревская беседка?

— Да, свидания логично в беседке назначать. — Даша невольно вспомнила влюбленную пару. — О’кей, тут подождем.

Троица уселась на скамью.

Время медленно поползло в никуда. Через пятнадцать минут почти совсем стемнело, и в парке над ними зажглись двуглавые фонари. Днепр, которому вроде бы положено было пролегать внизу, завис перед ними прямо в небе, как диковинные фотообои. Ниже бежали огнями, сходясь в одной точке, Набережное шоссе и Владимирский спуск, справа сияла лужей огоньков Почтовая площадь и карабкался вверх по горе четырехступенчатый вагончик фуникулера.

«Значит, еще нет одиннадцати часов», — подумала Даша, и ее цветущее лицо потухло и напряглось. Закат, на исходе которого должен был появиться загадочный корреспондент, уже изошел, да весь вышел. Судя по обступившей их тишине, неугомонные студенты давно отправились пополнять запасы веселящего пойла, гуляя по Кресту.

— А Крещатик что, тоже назвали в честь креста? В смысле крещения? — ворчливо буркнула она в сторону Маши.

— По одной из версий, — покорно согласилась та. — Там, — качнула она подбородком в сторону горы, по правому боку Владимирского спуска, — под нижним памятником Владимиру, протекает Крещатицкий ручей, где князь крестил своих сыновей. Святое место!

— Че-то у нас святые и чертовы места, как шахматная доска, — пробурчала Чуб. — Фу, темень какая!

Кроме них троих, на бесфонарной нижней террасе горы не наблюдалось ни единого человека. Но Даше не было страшно — только паскудно и пусто от мысли, что их «концептуальное свидание» сорвалось. К. Д. не пришел, а скорее всего, это они облажались и пришли не туда. Их штатная умница явно перемудрила со своими выводами. Кого им бояться здесь? Памятника, знакомого с детских лет и знающего тебя, как облупленную, — и пятилетнюю с дурацкой пластмассовой уткой в руках, и совершеннолетнюю, занимающуюся запретным подростковым петтингом под его пьедесталом? И чем он может им помочь? Смешно!

— А помните, у Булгакова? — задумчиво проскандировала Маша вслух, пытаясь припомнить, где совсем недавно она слышала эту романтическую цитату. — «Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира…»

— Да достала ты уже всех со своим Булгаковым! — взбеленилась Даша. — Знаешь, умной тоже надо быть в меру! А то гор у тебя, видите ли, целых пять, ведьмы — не ведьмы, Володя — Вася!

— А ты не ори на нее! — строго прикрикнула Катя. — Сама, небось, Владимира Святославовича от Владимира Мономаха с лупой не отличишь!

Чуб растерянно моргнула и смолкла, спешно и безуспешно стараясь вспомнить десять отличий между двумя историческими тезками и возразить чересчур умной «тетке». Но не смогла: она всегда считала, что князь Владимир был на Руси только один! И Лысая Гора в Киеве — одна! А оказалось, их тут как грязи!

— А если Василий — это все-таки Василий? — вежливо напомнила личную версию Катерина.

— Нет, — радостно обломала ее Чуб. — Письмо было адресовано нам троим! А нам с ней чего твоего мужика бояться?

— Ладно, закрыли тему. Другой вопрос: не логично ли предположить, что первая гора — это и есть Старокиевская, на которой был построен первый город? И кстати, если на то пошло, князь Владимир, он же Василий, он же Святославович, — Катя кинула на Чуб нравоучительный взгляд, — жил и был похоронен именно там!

— А ты откуда знаешь? — окрысилась Даша.

— Но я ж не совсем тупая, — добила ее Дображанская. — Когда мне было столько, сколько тебе, я еще на экскурсии ходила.

— Но Старокиевская гора никогда не считалась Лысой! — заспорила с ней Маша Ковалева.

— А ты что думала, ведьмы свои горы официально патентовали и сообщали координаты в горсправку? — Даша почувствовала, что резко разочаровалась во всезнающей умнице. — То, что написано в твоих книжках, такие же слухи, как и все остальное! Бы даже не знаете, сколько Киеву лет! А где ведьмы собираются на самом деле, во-още знают только они одни! Может, как раз там, где никто и не подумает. И я, между прочим, это первая говорила! — сорвалась она, компенсируя поруганное Катей достоинство. — Это гора, «породившая Город»! Потому он и время не указал: знал, что мы, как и прошлой ночью, притащимся ровно… Кажется, тогда было часов одиннадцать! А сейчас еще нет… Скажите спасибо, что я машину не отпустила!

* * *

— Слышь, Сергеич, ты точно того! — Николай Петрович недоуменно и тревожно огляделся. — На ночь глядя, самому в коллектор лезть. Что ты там нового увидеть хочешь?

Они стояли на верхней площадке каменной лестницы, карабкающейся на Кирилловскую гору от улицы Телиги. И с каждой секундой недоумение на лице Петровича становилось все более и более живописным.

— Я ж не один — с тобой, — ответил Сергеич.

— Да я сюда с тобой поперся, только чтоб тебя, дурака, остановить! — осерчал Петрович.

— Смотри, что это там? — перебил его Машин отец, глядя ему через плечо.

Тот недовольно обернулся, но увидел лишь насупившуюся белую церковь, в которой, если верить другу и горячим выпускам новостей, безбожная пацанва принесла в жертву двадцатидвухлетнюю девушку…

— Кажись, побег кто-то, — напряг слух Петрович, неприязненно ежась в сторону неприятной церкви. — Там, со стороны психушки… Может, собака.

— Нет, — помрачнел Владимир Сергеич, — какой-то мужик. В красной куртке. Молодежь такую носит…