Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон Страница 39

Они вышли в дальнюю дверь, хотя в такой маленькой комнатепонятие "дальняя" было относительным. Рядом с камином в беловатойплетеной корзине из камыша лежали дрова. Я провела рукой по холодному мраморукофейного столика, расположенного около камина. На нем стояла ваза с какими-тополевыми цветами. Их золотистые венчики и коричневатые серединки ни с чем вкомнате не сочетались. Даже дорожка работы индейцев-навахо, занимавшая большуючасть пола, выдержана в черных, белых и серых тонах. И в нише между дальнимидверями тоже были цветы. Ниша была достаточно большой и могла бы служить окном,но только она никуда не выходила. Цветы вываливались оттуда, будто потокзолотисто-коричневой воды, - огромный беспорядочный букет.

Когда Эдуард вернулся без Бернардо, я сидела на беломдиване, вытянув ноги под кофейный столик и сцепив на животе руки так, будтоприслушивалась к треску пламени в холодный зимний вечер. Но камин был слишкомчист, стерилен.

Эдуард сел рядом, покачал головой:

- Довольна?

Я кивнула.

- И что ты думаешь?

- Не слишком уютная комната, - сказала я. - И ради неба,посмотри ты на пустые стены. Картины бы, что ли, повесил.

- Мне так нравится.

Он расположился на диване рядом со мной, вытянул ноги, рукисложил на животе. Явно он передразнивал меня, но даже это не могло меня сбить.Я собиралась подробно осмотреть все комнаты до того, как мне придется уехать.Можно было сделать вид, что мне все равно, но с Эдуардом я не давала себе трудапритворяться. В нашей странной дружбе это было ненужным. И то, что он продолжалиграть со мной в игры, было глупо с его стороны. Я, впрочем, надеялась, что вэтот раз игры кончились.

- Может, я тебе подарю на Рождество картину, - сказала я.

- Мы друг другу подарки на Рождество не дарим, - напомнилон.

Мы оба смотрели в камин, будто представляя себе живой огонь.

- Наверное, надо с чего-то начать. Например, это будетпортрет ребенка с большими глазами или клоуна на бархате.

- Я ее не повешу, если она мне не понравится.

Я посмотрела на него:

- Если только не Донна ее подарит.

Он вдруг стал очень тих.

- Да.

- Это Донна ведь принесла цветы?

- Да.

- Белые лилии или какие-то орхидеи, но не полевые цветы,которые в этой комнате.

- Она считает, что они оживляют дом.

- И еще как оживляют, - сказала я.

Он вздохнул.

- Может, я ей скажу, как ты любишь картины, на которойсобачки играют в покер, и она тебе купит несколько штук.

- Она не поверит, - сказал он.

- Нет, но я смогу придумать что-то, чему она поверит и чтоты настолько же не выносишь.

Он посмотрел на меня:

- Ты этого не сделаешь.

- Вполне могу.

- Это похоже на начало шантажа. Чего ты хочешь?

Я смотрела пристально, изучала это непроницаемое лицо.

- Так ты признаешь, что Донна и ее команда настолько тебеважны, что шантаж сработает?

Он глянул на меня безжалостными глазами, и снова лицо егостало непроницаемым. Но этого теперь было недостаточно. В его бронеобразовалась брешь, куда мог бы въехать грузовик.

- Они заложники, Эдуард, если кому-то это придет в голову.

Он отвернулся от меня, закрыв глаза.

- По-твоему, ты сказала мне что-то такое, о чем я сам недумал?

- Извини, ты прав. Вроде как учить бабушку пироги печь.

- Чего? - Он повернулся, почти смеясь.

- Старая поговорка. Означает учить кого-то тому, чему он самтебя научил.

- И чему я тебя научил? - спросил он, и лицо его снова сталосерьезным.

- Тут не во всем твоя заслуга. Смерть матери была моимранним уроком, и я узнала, что самый дорогой тебе человек может умереть. Еслидругие знают, что тебе кто-то дорог, они могут этого человека использоватьпротив тебя. Ты спрашиваешь, почему у меня нет романов с людьми? Они бы стализаложниками, Эдуард. Моя жизнь слишком полна насилия, чтобы приковать к своей ногепушечное ядро привязанности. Ты меня этому научил.

- А сейчас я сам нарушил это правило, - сказал он тихо.

- Ага.

- А куда же нам определить Ричарда и Жан-Клода?

- Я тебя заставила ощутить неловкость, так ты платишь темже?

- Ты просто ответь.

Я подумала секунду-другую и ответила правдиво, потому чтопоследние полгода я много думала об этом - о них.

- Жан-Клод настолько не пушечное ядро, что даже вопроса нет.Если кто-то из тех, кого я знаю, и может о себе позаботиться, то это Жан-Клод.По-моему, прожив четыреста лет, научишься выживать.

- А Ричард?

Эдуард, задавая этот вопрос, испытующе смотрел мне в лицо,так, как обычно делаю я, изучая его. Впервые подумала, что сейчас на моем лицечаще ничего не выражается, чем прежде. Я стала прятать свои чувства, мысли,эмоции, даже когда не собиралась ни от кого их скрывать. Знает ли человек, чтона самом деле написано на его лице?

- Ричард может выжить после выстрела в грудь в упор издробовика, если дробь не серебряная. А ты можешь то же сказать о Донне?

Прямолинейно, может, даже грубовато с моей стороны, но ведьэто была правда.

Веки Эдуарда опустились как шторы, которые должны быличто-то скрывать за собой. Но за ними никого не было. С таким лицом он иногдаубивал, хотя случалось, что в эти минуты оно выражало радость, какой я придругих обстоятельствах у него не видела.

- Ты мне говорила, что они льнут к твоей человеческой сути.А можно сказать, что ты льнешь к их сути монстров?

Поглядев в его непроницаемое лицо, я кивнула.

- Да, я не сразу поняла и еще позже приняла это. Я слишкоммногих потеряла в своей жизни, Эдуард. И мне это надоело. Сейчас есть хорошиешансы, что мальчики меня оба переживут. - Я подняла руку, не давая емузаговорить. - Я знаю, что Жан-Клод не живой. Можешь мне поверить, я это знаюлучше тебя.

- Серьезный у вас вид, ребята. Дело обсуждаете?

Бернардо вошел в комнату в синих джинсах - и больше ни вчем. Волосы он заплел в свободную косу. Он прошлепал к нам босиком, и у менястеснилось в груди. Именно так любил расхаживать по дому Ричард. Он надевалрубашку и ботинки только для выхода наружу или если кто-то приходил.

Я смотрела, как ко мне идет очень красивый мужчина, но насамом деле я видела не его. Я видела Ричарда, я тосковала по нему. Вздохнув, япопыталась сесть прямее. Может, это мне чутье подсказывало, но я моглапоручиться, что Эдуард не станет вести задушевный разговор с Бернардо, темболее про Донну.