Твари в бархатных одеждах - Джек Йовил Страница 38

Ничего более странного Люйтпольд не видел. Все было кончено в считанные секунды.

Принц готов был вмешаться, воспользовавшись старинным правом императорской семьи спасти своего учителя фехтования, но Йоганн положил руку на плечо мальчика и покачал головой. Выборщик был прав. Леос фон Либевиц не простил бы ему такого бесчестия. Виконт предпочел бы умереть.

Люйтпольд ожидал, что дуэлянты сделают шаг назад, оценят друг друга, а лишь потом скрестят мечи. Во всяком случае, так учили его самого.

Вместо этого воины прыгнули вперед. При дворе судачили, что Унгенхауэр, слуга фон Тухтенхагена, мутировал под воздействием варп-камня. Вытянув руки, гигант ринулся на Леоса…

Казалось, мастер клинка движется в обычном темпе, уклоняясь с линии атаки противника. Он лишь чиркнул по шее Унгенхауэра клинком и изящно ушел из зоны досягаемости, оказавшись за спиной великана. Из горла Унгенхауэра брызнул фонтан крови. Воин медленно повернулся на месте, заливая пол вокруг себя. Диен Ч'инг подхватил полы халата и отскочил в сторону, но туфли графа Фолькера были испорчены, а одному из секундантов кровь брызнула в лицо, из-за чего тот, фыркая, отошел к стене.

В груди Унгенхауэра что-то забулькало, но звук шел не изо рта, а из щели в горле. Он вскинул руки, словно торжествовал победу, и рухнул на колени. От удара зал содрогнулся.

Леос поднял шелковый платок Диен Ч'инга и вытер кончик рапиры.

Унгенхауэр упал ничком. Напольная плитка треснула там, где его голова ударилась о пол.

Зрители недоверчиво замерли, а потом разразились аплодисментами.

Леос не проявил никаких эмоций. Он аккуратно завернул свое оружие и передал его секунданту. Преклонив колени, граф Фолькер молился Сигмару.

Катаец поднял руку, призывая, всех к тишине, и шум стих.

- По законам рыцарства честь восстановлена. Жизнь графа Фолькера фон Тухтенхагена принадлежит виконту Леосу фон Либевицу, который волен распорядиться ею по своему усмотрению…

Фон Тухтенхаген на карачках полз к виконту, бессвязно умоляя о прощении. Он лизал башмаки Леоса, как собака.

- Позовите жреца,- обратился фехтовальщик к Диен Ч'ингу. - И цирюльника. Я не могу убить человека, не получившего отпущения грехов и к тому же небритого.

- Все подтвердилось, ликтор, - сказал Рухаак. - Только что прибыл посланец с известием из порта.

Микаэль Хассельштейн был поглощен своими мыслями, поэтому его помощнику пришлось повторить сообщение. На этот раз ликтор его услышал. Он осмыслил факты и нашел их тревожными.

- Я не сомневался, Симен, госпожа Опулс обладает необыкновенными способностями.

Однако жрец не мог сосредоточиться на убийстве. Прошлая ночь выдалась неудачной. На балу у фон Тассенинка Йелль грозила порвать с ним, и она была настроена решительно. Ему потребовались огромные усилия и настойчивость, чтобы переубедить ее. Затем последовал торопливый акт любви в прихожей, который возбуждал любовников тем сильнее, что их могли застать вместе. Однако эта связь превратилась в помеху. Она влияла на способности Хассельштейна к работе.

Опулс сидела в углу, все зная, но держа при себе чужие секреты. Микаэль позавидовал девушке. Насколько проще стала бы его жизнь, если бы он умел читать мысли.

Йелль изменила его, понял жрец. Любовь к ней иссушала, отнимала дни его жизни, которые он не мог тратить впустую.

Рухаак ждал приказов. Он был хорошим исполнителем, но никогда не проявлял инициативу. Да и великий теогонист сильно изменился после смерти своего незаконнорожденного сына Матиаса, поэтому все заботы о культе Сигмара легли на плечи Микаэля Хассельштейна. Он был достаточно силен, чтобы вынести груз ответственности, но напряжение последних дней буквально пригнуло его к земле.

Назначение на должность императорского исповедника следовало рассматривать как привилегию, однако грехи, которые отягощали совесть Карла-Франца, были незначительными, если не сказать ничтожными. Император был хорошим человеком, причем совершенно не сознавал этого. Зато это понимал жрец, дающий ему отпущение грехов. Император облегчал душу перед Микаэлем, но к кому мог обратиться сам Микаэль?

Кроме того, его угнетало распутство Йелль. У нее всегда были другие мужчины, даже в самом разгаре их романа. Слишком много других мужчин. Однажды Хассельштейн видел, как его возлюбленная любезничала с серомордой жабой Тибальтом.

Жрец сделал вид, что размышляет над проблемой поимки Твари, а не борется с сердечным недугом. Рухаак почтительно молчал, но Опулс нетерпеливо ерзала на стуле. Как много знает эта ведьма?

Может, назначить девушку своим исповедником? В любом случае, ей наверняка известны все его прегрешения. Он мог бы придать официальный статус этим отношениям. Нет, она женщина. Розана напоминала ему Йелль. Все женщины шлюхи. Даже послушницы ордена Сигмара крутились вокруг рыцарей Храма, выставляя напоказ свои лодыжки, и нагибались при каждом удобном случае. Лицемерки, потаскушки и искусительницы, вот что представляли собой многие из них. Иногда Хассельштейну казалось, что женщины были порождениями Хаоса. Варп-камень видоизменил их тело, чтобы им легче было терзать мужчин. В их груди билось демоническое сердце, а жестокость была их врожденным свойством.

Если бы Опулс была мужчиной, как Рухаак, Адриан Ховен или Диен Ч'инг! Они могли бы вместе использовать ее дар. Однако ведьмы всегда были женщинами. В прошлом Храм заклеймил провидиц созданиями Хаоса, предписав сжигать их на костре. Какое расточительство! Даже не будучи его подчиненной, Розана Опулс могла принести огромную пользу Храму.

- Госпожа Опулс, - заговорил Хассельштейн. - У вас больше нет никаких светлых идей?

Розана удивилась, что ликтор обратился к ней за советом прежде, чем к Рухааку, и на мгновение задумалась, подбирая слова.