У волшебства запах корицы - Надежда Мамаева Страница 38

Поблагодарив погонщика и скрутив поклажу, двинулась ко входу. Сильный поток воздуха в спину (не иначе, виверна на взлет пошла) придал ускорения. Подойдя к воротам, я уставилась на позеленевшую от времени медную колотушку, такую здоровую, что нужны были немалые усилия, чтобы использовать ее по назначению. Приготовилась к неравной битве, аккуратно положив свое добро на брусчатку и уперев ноги в камень. Схватилась за колотушку. Но едва я только прикоснулась к металлу, створки начали открываться сами. Темная пасть пустого черного пространства, которое заволокло чернильным туманом, волна сырого, холодного, как в леднике, воздуха — и голос, сухой, слегка надтреснутый:

— Входи, дщерь моя.

— А может, не стоит? — Реплика Фира, прозвучавшая в районе правого уха, была полностью идентична голосу здравого смысла. Вот только уйти — означало потерять шанс найти убийцу архимага. А потому я сделала первый шаг в этот филиал морга, где внезапно отключили электричество.

Уже было настроилась идти долго и упорно, но, как оказалось, темнота — лишь визуальный эффект. На деле коридор был не больше десятка шагов, вот только пройти их предлагалось в полнейшем мраке, настолько плотном, что классическая дымовая завеса, под прикрытием которой бравые ребята «Альфы» штурмуют противника, показалась бы прозрачной, как слеза.

Когда я очутилась во внутреннем дворе обители (к слову, по площади весьма внушительной), передо мной стояла одна из адепток Златокрылой. Высокая, костлявая, в длинной черной мантии с треном, в монашеском клобуке на голове, она походила на какую-то страшную птицу. Ее ссохшееся, пожелтевшее лицо, холодные, серые, немигающие глаза и бескровные, плотно сжатые губы ассоциировались у меня с упырем, хотя последнего видеть еще ни разу не доводилось.

— Что привело тебя в нашу обитель? — не сказала, скорее прокаркала приверженка ордена.

Глядя на нее, даже как-то не хотелось озвучивать то, что еще не столь давно казалось отличной идеей. Но деваться уже было некуда.

— Мое имя Кассандриола Дирриетгинг. Намедни моя соотечественница примкнула к вашему ордену, и я решила последовать ее примеру…

— Похвальное решение, но прежде тебе следует поговорить с настоятельницей. Я к ней провожу.

Мне оставалось лишь согласно кивнуть. Пока шла следом за провожатой, старалась подстроиться не только под ее шаг, но и настрой, под саму атмосферу обители: мрачную, немногословную, как будто застывшую во времени. Невольно подумалось: «Насколько же должен быть ужасен этот князь Зур, раз девушка добровольно решила заточить себя на всю жизнь в этом склепе?»

Все хорошее когда-то заканчивается, плохое, впрочем, тоже, и наша дорога до настоятельницы завершилась. Провожатая постучала костяшками в дверь, и, дождавшись властного: «Входите», приоткрыла ее, бросив напоследок, чтобы я дождалась приглашения на аудиенцию тут.

«Здесь так здесь», — философски решила я. Первое впечатление от давящей атмосферы начало блекнуть под натиском усиленной работы мысли. Мне надо было добиться встречи с этой Пайрем, а потом как-то выбраться отсюда. Вот только нутром чую, прав был Фир, за выход здесь два золотых…

Когда я наконец-то вошла в келью, выполнявшую роль приемной, помимо уже знакомой мне упыревидной монахини в помещении обнаружилась дородная фрау с лицом вечно чем-то недовольного человека.

— Рассказывай, дщерь, что привело тебя к нам. Говори без утайки… — протянула она басовито.

— Отчаяние и желание найти здесь душевный покой, как и Пайрем, что прибыла сюда не столь давно.

При моих словах обе последовательницы учения Златокрылой переглянулись. «Не к добру», — пронеслось в голове.

Но меня, как приснопамятного Остапа, уже понесло. Рассказ о времени, якобы проведенном в стенах института благородных девиц (суфлировал Фир, солировала я, вплетая в ткань повествования и собственные воспоминания, правда, сильно отредактированные) был воспринят благосклонно, но без должного энтузиазма. А вот повествование о неверном муже, тем паче о его любовнице, заявившейся сразу же, как я, немощная, только что оправившаяся от тяжелой травмы, встала чуть ли не со смертного ложа, заинтересовала монахинь гораздо больше. Закончила свой рассказ фразой:

— Но я не столь благочестива и набожна, как моя соотечественница, поэтому перед принятием окончательного решения хотела бы побеседовать с нею.

Чернорясые посовещались. Результатом их непродолжительной беседы стало решение все же дозволить свидание с Пайрем, при условии, что я останусь на ночное бдение. По последнему пункту у меня было категорически другое мнение, но озвучивать его я пока не стала. Сейчас главное было, чтобы меня пустили к девушке.

Когда мы вошли в молельню, тринадцать женщин возрастом от восемнадцати до тридцати пяти лет, одетые одинаково в черные люстриновые халатики, вроде монашеских ряс, и в коричневые тиковые передники, в белых косыночках на головах, покорно стоя на коленях, пели то ли псалом, то ли еще какую молитву.

— Пайрем, встань с колен, дщерь моя. С тобой, проникшейся уже благодатью Златокрылой, хотела бы побеседовать Кассандриола. Эта девушка, как и ты, была насильно выдана замуж. Её вдохновил твой поступок, посему она готова пойти по твоим стонам, ей нужно лишь напутствие.

«Ай, как сладко врешь», — про себя откомментировала я эту полную патоки речь.

Тонкая, бледная зеленоглазая красавица, которой на вид было не больше двадцати, с золотисто-белокурыми косами, струившимися из-под скромной белой косынки, поднялась с колен.

В ее смиренном взоре, опущенных плечах не было даже намека на желание борьбы. Покорность и послушание — вот те эпитеты, которые подходили бы этой будущей инокине лучше всего.

Как только нас обеих отвели в небольшую келью, оставив одних, я задала не заранее подготовленный вопрос, а тот, что вырвался у меня непроизвольно:

— Зачем ты сюда пришла?

Девушка кусала губы, пряча взор. Я уже думала, что она не промолвит и слова, как прозвучал ее мягкий грудной голос:

— Передо мной был выбор: останься с князем, то погубила бы душу, придя сюда, я погублю лишь тело. А наше тело — тлен, душа же вечна.

— И как же ваш супруг мог погубить вашу душу? — Фир, закопошившийся в волосах, похоже, тоже жаждал знать ответ на данный вопрос.

Послушница залилась краской до кончиков ушей и замолчала в лучших традициях белорусских партизан на допросе. Мой взгляд невольно пробежался по ее шее: гайтан с символикой ордена, прямая спина и колени, неестественно плотно сжатые. А еще предположение таракашки о излишне пуританском воспитании…

— Дело в первой брачной ночи? — ткнула пальцем в небо.

Девушка лишь кивнула, а потом по ее лицу беззвучно потекли слезы. Вот на такое проявление чувств я даже не знала, как реагировать.

— Ну, полно, полно, — прижала ее к себе, гладя по голове. — Мне ты можешь сказать все, без утайки. Я не настоятельница обители, давно отошедшая от мирской суеты. Нас обеих выдали замуж за драконов, и возможно, мне, как никому другому, дано тебя понять.