Ода абсолютной жестокости - Тим Скоренко Страница 38

Настроение испорчено.

Кинжалы на месте. Иголки за щекой. Больше, кажется, ничего не нужно.

Обычно я дерусь в безрукавке, но теперь поверх надето нечто вроде рубахи из плотной кожи. Говорят, у лезвия даже ладони и колени остры как бритвы. Что он может резать ткань языком. Перерубать деревья ударом ноги. Если бы у нас были дети, Лезвием бы пугали их на ночь.

Поднимаюсь наверх.

В комнате сидят гладиаторы. Карра, маленький и бледный, с огромными прозрачными глазами. Он похож на лемура, только двигается быстро. Быстрее всех, кого я знаю. Если спросить кого-нибудь, есть ли человек быстрее Карры, ответ будет однозначен: Риггер. Монгол, узкоглазый дылда с алебардой выше человеческого роста. И Максим, крепкий мужчина среднего роста с ярко-рыжими волосами до плеч.

Монгол что-то рассказывает.

– …ну, я тогда – раз! – под мышку ему. А он пониже меня будет, так я в три погибели согнулся, чтобы проскочить. Но у него плечи широкие, как раз пролез. Он-то и не ждал, что я так хитро сделаю. Пока он разворачивается, я ему по ноге – вслепую. Мог и не попасть, бил-то назад. Попал – ого-го! Сухожилие перерезал. Он на одну ногу упал, но в ответ мне алебарду в спину запустил. Она у него сверху с таким штырём! Я чувствую, всё, помираю. Разворачиваюсь и просто с размаху опускаю алебарду. И всё, точно по шее попал. Начисто башку срубил. Ну, я до Жирного дополз уже на последнем издыхании. Руку протянул за кольцом – и окочурился. Но – победа, заслуга, ага…

Это он говорит о том, как позавчера победил алебардиста из провинции Синтик. Синтик привёз трёх бойцов: гиганта с кистенями, алебардиста и Лезвие. Гигант сражался против человека Чиргаша. Тот метал ножи, как и я. Гигант просто подошёл к нему – с десятью ножами, торчащими из тела – и раскроил голову. А потом как ни в чём не бывало пошёл за кольцом победителя. Взял кольцо, зашёл в комнату для отдыха, упал и умер.

А Монгол бойца Синтика победил. Это – вопрос престижа. Жирный борется с Синтиком за сферы влияния.

Теперь – моя очередь.

Монгол поворачивается ко мне:

– Как настроение?

– Нормальное.

– Как всегда, холоден, – говорит Карра. – Ты бы, Чинч, хоть раз себя в грудь ударил для поднятия боевого духа, или, например, кого из зрителей прирезал.

Я криво усмехаюсь. Карра очень любит подбежать к трибуне и воткнуть свой меч, лёгкий и тонкий, точно в глаз какому-нибудь бедолаге. Который, между прочим, заплатил деньги за то, чтобы в этот день находиться на трибунах.

Смотрю через дверь на арену. Видно плохо, потому что комнату и место действия разделяет ещё и коридор. Этот бой – последний на сегодня. Перед ним – получасовой перерыв. Сейчас арену готовят к моему бою.

Дверь открывается, и я оказываюсь нос к носу с Катиной. Она выполняет обязанности Пантеры, когда тот бьётся сам или не может выйти по объективной причине. Катина следит, чтобы гладиаторы вовремя выходили на арену. Чтобы не дрались между собой в «гримёрной».

Монгол достаёт откуда-то флягу, делает вид, что чокается с Катиной, и опрокидывает в себя содержимое. Катина упирает руки в бока.

– Если бы это был твой бой, ты бы до него не дожил, – говорит она. – Я бы затолкала тебе в задницу твою флягу вместе с пойлом…

Монгол смеётся.

– Ничего, я бы и через задницу всё вылакал!

Катина не может сдержать улыбку.

– Чинч, ты как?

– Готов.

– Ты выходишь первым. Машешь руками, разогреваешь толпу. Когда толпа пустит слюни, выпускаем Лезвие. Ты его видел?

– Откуда? Он не дрался на этих играх.

– У него под кожу вшиты металлические пластины. Кое-где заострённые. И у него сумасшедшая реакция. Ты его не побьёшь, мне кажется. Продержись, сколько сможешь. Кинжалами ты его не сделаешь, отобьёт. Я не уверена, возьмёт ли его меч.

Я смотрю на Катину свысока. Это не просто: она чуть выше меня.

– Меня зовут Чинчмак, – говорю я. – Я выиграю.

Катина отшатывается.

– Ты напомнил мне интонацию одного человека.

– Риггера.

– Да.

Я злюсь. Очень злюсь. Риггер везде. И даже тут – его призрак.

Я отодвигаю Катину и иду к выходу.

– Стой, – говорит она, – ещё не время. Ещё не всех пропустили на трибуны.

Мне плевать. Я выхожу на арену. Глашатай только укрепляет свой огромный витой рупор на подпорке. Он видит меня и начинает работать лихорадочно, думая, что опаздывает. Кто-то из зрителей тоже меня замечает.

– Толстяк! – раздаётся крик.

Я ненавижу, когда меня так называют. Хорошо, что кто-то это знает. Второй крик уже звучит как:

– Чинч!

Толпа начинает скандировать. Служители бегают по арене и укрепляют факелы на её стенах. Факелов много, мне кажется, что всё вокруг светится.

Сейчас арена – это не просто песчаный круг. По центру – деревянный помост высотой около двух метров. По углам – факелы. С двух сторон на помост ведут лесенки.

Раздаётся рёв глашатая.

– Все здесь?

– Да-а! – ревёт толпа.

– И главное! Здесь! Среди нас! Первый гладиатор! Представитель провинции Санлон! Метатель ножей! Чинчмак!

Я взлетаю на помост. Толпа взрывается. Она скандируют моё имя. Я развожу руки в стороны, точно пытаясь обнять всю эту человеческую массу.

До боя ещё есть время. К глашатаю подбегает какой-то парень, шепчет тому на ухо. Глашатай кивает и продолжает:

– Ну что же! Гладиаторы готовы! С другой стороны! Гладиатор из провинции Синтик! Человек-бритва! Непобедимый убийца! Стальной монстр! Лезвие!!!

При каждом новом эпитете толпа ревёт с новой силой.

И тогда я вижу своего соперника. Он поднимается на помост медленно, вальяжно, аккуратно. Он очень высок: более двух метров. Литые мускулы, система перекрученных жил. Но при этом он кажется изящным, грациозным. В свете факелов его чёрная кожа сверкает, точно намазанная маслом. Вероятно, она и в самом деле намазана.

Но ещё ярче сверкает металл. Сначала мне кажется, что это одежда, но затем я понимаю, что он абсолютно обнажён, за исключением набедренной повязки. В его грудь, в руки, в ноги вшиты пластины металла. На животе – острые стальные рёбра. Гребень на голове – это не волосы, это серповидное лезвие. Это не человек, а стальной механизм.

Он разводит своими длинными руками, и я вижу лезвия на запястьях, на рёбрах ладоней. Я замечаю пятисантиметровые стальные когти.

Он давно не проигрывал. Много лет. Потому что если он умрёт, он проснётся утром без всей этой красоты.

Сегодня он умрёт, говорю я себе. Хотя сам в это не верю. Я не могу себе представить, что можно предпринять против этой бронированной машины. Он скалится в улыбке, и я вижу заостренные металлические зубы.