Повелитель Ижоры - Александр Егоров Страница 38

Ник отвернулся.

– Ну хорошо… – Толстяк занялся Филиппом. – А ты у нас кто таков? Верно ли я догадался – молодой Филипп-ярл собственной персоной?

Свечка переместилась. Фил внимательно глянул сквозь пламя свечи прямо в глаза толстяку.

– У-ух ты, – воскликнул тот, нимало не смутившись. – Какие мы суровые. Да не сердись ты, не сердись. Ишь глаза таращит. Давай-ка лучше поздороваемся.

Фил пожал протянутую руку, пухлую, как котлета.

– Ты уж прости старика, – Борис явно наслаждался, играя в какого-то неизвестного Филу литературного героя. – Мне можно. Я же ведь был у самых истоков… твоего проекта… да, Филиппище, именно так. Они ведь с Олечкой думали, что их не запалит никто, – с этими словами он кивнул на Ингвара. – А Борис-то Александрович, педагог-новатор, может, вовсе и не спал в своей палатке… может, он все и слышал, да только не стал мешать. Сказать, почему?

Давно уже выросший ученик глядел на учителя с неудовольствием. Видно было, что конец истории ему хорошо известен. Но Борис Александрович угомонился и сам. Напоследок он зачем-то помахал свечкой перед носом у Филиппа, как поп кадилом, потом прикрыл пламя рукой и заговорил снова, уже совсем другим тоном:

– А если без шуток – ты как всегда вовремя, Игорек. Дело есть… приблизительно на миллион долларов. Давайте-ка поднимемся ко мне, выпьем, закусим чем Хоре послал… заодно и о нашем вопросе потолкуем.

* * *

Окна в палатах князя Борислава были аутентичными: низкими, подслеповатыми, с частым переплетом. В свинцовые рамки были вставлены мутные разнокалиберные стеклышки. Свет через них проникал кое-как, вдобавок было еще и душно.

Поэтому хозяин поднатужился и широко распахнул разбухшие, как и он сам, оконные створки. Стало светлее. В горницу ворвались звуки с улицы: лай собак, крики челяди, конское ржание – и все вместе, и по отдельности. Людская речь одиннадцатого века показалась Филу забавной, какой-то округлой, диковинной, словно у говоривших совсем иначе ворочался язык во рту. Их слова опознавались сознанием как знакомые и родные – вот только понять, что эти слова означают, не очень-то удавалось.

Пока взрослые разливали что-то в серебряные стаканчики, Фил высунулся в окно и стал смотреть вниз. Ник пристроился рядом.

Они находились во втором жилье высокого терема, выстроенного на подклети, этаже на третьем по привычному счету (вела туда длинная скрипучая лестница). Под ними был княжий двор, мощенный тесаными плашками в четверть бревна, а по соседству – еще постройки неясного назначения, сараи, амбары, лепившиеся друг к другу, а то соединенные меж собой переходами-галерейками. Амбары были крыты дранкой, а господские дома – тесом, или резными дощечками, уложенными наподобие черепицы, а кое-где – и дорогим медным листом. Здесь не было ярких красок: и бревенчатые стены, и мостовая, и тесовые крыши обесцветились от солнца и дождей, стали светло-серыми, словно серебряными, и блестящими, как рыбья чешуя.

Рыбой, кстати, и пованивало изрядно. А еще дымом, навозом, разогретой землей и почему-то тушеной капустой.

За крышами виднелась городская стена. Здоровенные бревна были вкопаны в землю в несколько рядов и плотно пригнаны друг к другу; промежутки были засыпаны землей же.

Далеко за стеной блестел на солнце мутный ленивый Волхов. У мостков сгрудились рыбацкие лодки. Поодаль стояли на воде тяжелые купеческие барки и еще какие-то длинные корабли опасного вида, с задранными носами. Оттуда же, с рыбной пристани, и тянуло тухлятиной.

Еще дальше, за рекой, лепились друг к другу русские торговые ряды и гостиные дворы иноземцев. А за гостиными дворами, на лучших местах, понастроены были ганзейские усадьбы – на высоких каменных фундаментах, огороженные частоколом с узкими прорезями-бойницами.

– Смотрите, парни, смотрите, – Борис Александрович выпил что-то, с удовольствием крякнул, закусил хлебцем. – Кр-репка новгородская сила… да. То место, где мы есть, называется детинец. Типа кремля. Стены какие, видите? Хоть из пушек стреляй – без толку.

– А почему он Новгород? – спросил Ник. – Был еще и Старгород?

Учитель ухмыльнулся добродушно.

– Ну да. А как же. Вон там, где Славенский конец, подальше от реки. Старое городище там было, на высоком месте. И сейчас вал виднеется, травой весь оброс. Игорь, помню, меня тоже все расспрашивал… а я тогда и не знал, что к чему. Теперь бы много мог рассказать, куда там нашим профессорам на историческом. Если бы повезло вернуться.

Конунг Ингвар мрачно поглядел на него, но ничего не сказал.

– Посторонись-ка, Филипп, – сказал Борис Александрович.

Он подвел Ингвара к раскрытому окну. Протянул руку, указал:

– Вон они. Три лодьи, видишь? Ждут своих снизу. Еще шесть должно с Ловати прийти. Но, надо думать, задержатся: долго стоять будут, после волока обшивку латать.

– Надо, чтоб задержались, – сказал Ингвар.

– Гнать не будем. Нам спешка ни к чему. Лучше троих, но уж с гарантией.

– Пойдут по Неве? Как думаешь? Или озерами?

– Ну а как иначе? Идут-то в Сигтуну [18]. Короткий путь мимо вас. Никуда не денутся.

– Вот и отлично, – сказал конунг. – Пусть тогда готовятся. Хотя дорога будет недолгой.

Они переглянулись и захохотали.

– Может, нам уйти? – обиженно спросил Филипп. Ему надоело слушать чужие недомолвки.

– Да запросто, – охотно согласился Борислав. – Погуляйте. Тут у нас воздух чистый. Только вот что, – он оглядел парней, остановился взглядом на Филиппе. – Вы там поосторожнее. Со двора не уходите.

– И чтобы через час здесь были, – сказал Ингвар.

На лестнице Ник едва не подвернул ногу. Филипп подхватил его, засмеялся.

Дружинник у входа поглядел на них с опаской.

* * *

Во дворе было скучно и к тому же густо пахло лошадьми. Я заметил, что гридники рассматривают нас издали, словно не решаются подойти поближе к личным гостям князя Борислава.

Я отвернулся от них, сбежал вниз с крыльца, и тут же под ногой размазалось что-то мягкое.

– Пошли отсюда, – сплюнул я, отряхиваясь. – Чистый воздух у них, как же. Дерьмо сплошное.

– А может, не надо… – начал Ник, смутился и умолк.

– Расслабься. Мы пройдемся и сразу назад.

На улице легче не стало. Непривычные запахи струились и переплетались. С Волхова тянуло сыростью и рыбой, из подслеповатых окон соседнего амбара – какой-то душной кислятиной. От всего этого уже начинала побаливать голова.