Волхв-самозванец - Алексей Зубко Страница 38

Короче, послушала его причитания прабабка (тогда-то она девкой молодой была), поковырялась в зубах сосновой иголкой и говорит человеческим голосом:

– Не трусь, квакуха, помогу тебе. По моей ты вине без транспортного средства остался, значит, мне тебя и до места нужного нести.

Царевич слезы утер, прыг на бабку. «Но!» – кричит.

Лесами дремучими, топями непроходимыми, но добрались до царства, где яблоня с фруктами молодильными произрастает. Добрались тайно, незамеченными. А как иначе? Фрукт редкий, цены великой, царь тамошний Берендей никому разрешения на вывоз за пределы державы не дает. А Ивану-царевичу он позарез нужен. Что делать?

– Контрабандой вывезти, чтобы таможенники при шмоне не конфисковали, – выдав предположение, я довольно усмехнулся, уверенный на все сто, что никто из присутствующих ничего не понял из сказанного.

Волкодлак закончил нанизывать мясо на шампуры и продолжил повествование:

– Прабабка в этих делах толк знала, вот и насоветовала царевичу-королевичу, как яблочек молодильных потихоньку умыкнуть. Без физического ущерба и без платы непомерной. И все бы получилось как надо, но царевича жадность сгубила. Повязали его стражники и представили на суд царя своего. Так, мол, и так, задержан при попытке ограбления.

Осерчал царь Берендей, ножкой затопал, а потом поинтересовался:

– Кто таков?

– Царевич я, – отвечает Иван. И ну плакаться, на судьбу жалиться.

А раз дело такое, казнить его не стали, а отправили в царство соседнее, принести чудо-птицу, любимую игрушку царя Афрона.

Прабабка уже не рада, что с ним связалась. Убежала бы, да жалко – пропадет ведь один.

– Садись да держись покрепче.

Царевич скок на хребет, вцепился в шерсть, ножками о ребра стучит.

Долго ли бежали, коротко ли – того не ведаю, наконец прибыли.

Осмотрелись.

В саду царском беседка стоит, в беседке той клетка золотая, а в ней птица златокрылая. На солнце огнем так и пышет. А вокруг беседки стражники ходят, оружием потрясают.

Пригорюнился Иван.

А прабабка и говорит:

– Не печалься, дело это разрешимое. Подождем до ночи, а там стражники задремлют, ты тихонько прокрадешься, птицу в мешок, и бегом. Главное клетку не трогай, а то беда будет.

– Понял, не дурак.

Может, и не дурак, а жадность и на этот раз погубила, позарился на клетку златую... Схватил ее – как завоет что-то. Стражники проснулись, повязали царевича-королевича.

Допросил царь его, прикинул так и сяк и послал Ивана-царевича... за этим... за конем златогривым, вот. Привезешь – забирай птицу, а нет – значит нет.

Посмотрела бабка на него, почесала за ухом, плюнула.

Добрались они и до следующего царства.

– Проберешься в конюшни царские, – наставляет Ивана волчица, – выведешь коня златогривого, только уздечки не трогай.

Долго не было царевича. Вернулся без коня, забрался на волчицу и говорит:

– Едем за Златовлаской, девицей-красавицей.

– Не утерпел все же, взялся-таки за уздечку, – укоряет его прабабка.

Отправились они в путь дальний... Прервав повествование, Здирих пристроил шампуры над пышущими жаром углями.

– Сейчас хорошенько прожарим, будет объеденье.

– Интересно. – Я извлек из тазика невостребованный кусочек мяса и откусил. – Неплохо лимончика бы для кислинки, но и так шашлык обещает быть замечательным.

Волкодлак удивленно вытаращился на меня:

– Тебе знакомо это блюдо?

– Ага, – кивнул я. – Только в моих краях предпочитают использовать мясо хрюшек, а не буренок.

– Слышал я о таком. Встречался мне как-то собрат из дальних степей, колоритный такой, чуб – во, а сам лысый. Так он тоже о таком рассказывал. Нужно попробовать.

– Обязательно попробуйте. Вам должно понравиться.

Катарина недоуменно уставилась на меня. «Неплохо для дремучего лоха?» – с удовлетворением подумал я.

Повернув мясо, Здирих сбрызнул его вином и продолжил историю своей прапрапрабабки.

– Добрались они до дворца нужного, слез Иван с волчицы и говорит:

– Пошел я за Златовлаской, по реестру девиц царской крови на выданье – Еленой Прекрасной.

– Погодь.

Прикинула прабабка шансы и решила сама дельце провернуть. Поскольку дальше посылать некуда, дошли до моря.

– Сиди здесь, я ее сама выкраду.

Иван долго спорить не стал, завалился в кусты да задрых. Только храп стоит.

Пробралась волчица в палаты царские, в покои женские, а там царевен – видимо-невидимо. Все с ног до головы в ткань замотаны. Как здесь поймешь, которая нужна? Затаилась бабка. Будут раздеваться ко сну, подсмотрю, какая из них златовласая. Сидит, караулит. А тут какой-то мужичонка туда-сюда шныряет, ко всем царевнам пристает:

– Гюльчатай, покажи личико.

Кто покажет, а кто и не только личико.

В общем, нашла бабка нужную девку, стукнула слегка, связала руки, закинула на спину, и бегом из замка.

Разбудила Ивана-царевича.

Тот глянул на деву златовласую, челюсть и отпала. Волчица в спешке позабыла, что умыкнула царевну из спальни, когда та ко сну готовилась.

Девица и вправду хороша. Особенно когда не прячется под тряпками.

Сел Иван на волчицу, Златовласку на руки взял:

– Поехали.

Волчица вздохнула, но бросилась со всех ног.

Весь день развлекал царевну Иван: то анекдоты похабные травил, то истории занятные рассказывал, вот только рук не разжимал. Златовласка презрительно кривила личико и пыталась прикрыть девичью красу своими ладошками. Не очень-то получалось, поскольку не только коса – девичья краса выросла у нее размеров немалых.

В первую же ночь, как только стали на привал, Иван-царевич затащил царевну под ракитовый кусток... под утро оттуда стали доноситься вполне счастливые женские всхлипывания и стоны, сменившие глухое сопение Ивана и сдержанное рыдание царевны.

Прискакали они к царю, который конем златогривым владеет. Нужно отдавать красну девицу взамен коня. Иван ни в какую, Златовласка в слезы.

Любовь у них, видите ли.

Видит прабабка такое дело... махнула на голубков лапой и пошла за конем сама.

Увела коня златогривого, затем жар-птицу, поскольку коня Иван-царевич тоже не пожелал лишаться. Мол, надоело на волке ездить.

Как вы понимаете, яблоки молодильные тоже красть пришлось.

Окончание рассказа вышло скомканным, а все из-за того, что шашлыки поспели и дать им остыть было бы кощунством. Посему мораль этого повествования осталась невысказанной. Кто умный – сам поймет, а дураку и скажи – все без толку.