Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева Страница 38

Матвей уцепился за край парома, подтянулся на руках и перебросил тело через бортик. Больно ударился коленом, даже солнце в глазах раздробилось на мелкие осколки.

– Зараза!

На коже бисеринками выступили алые капли. Смахнул их ладонью.

Паром поскрипывал под ногами. От непонятного механизма с длинной рукоятью воняло солидолом. Рядом валялся тулуп, весь в пятнах.

Дикие люди! Зачем им тулуп весной?

Матвей перепрыгнул на пристань и задрал голову, вглядываясь в будку. Похоже, хозяина не было. Пойти поискать в деревне? Или подождать здесь? Он оглянулся: Юджин стоял у воды, приложив от солнца ладонь козырьком. Другой рукой старик упирался в поясницу, видно, опять разболелась. Матвей дернул плечом и сошел на берег. На песке лежала глубокая тень, холодила подошвы. Оскальзываясь, взобрался выше и уселся на траву. Голую спину щекотала ветка тальника.

В деревне, кажется, праздновали. Слышались голоса, смех, музыка. Интересно, какой сегодня день недели?

Матвей сорвал листок, облизнул и прилепил на ободранное колено.

Примолкшие было лягушки заорали снова, звуки хорошо разносились по реке. Юджин отвернулся и, спрятав зажигалку в ладони, раскуривал папиросу. Машина рядом с ним казалась уставшим бегемотом с грязным, запыленным брюхом.

Матвей зябко поежился. Солнце совсем увалилось за деревню, в тени было холодно, и кожа пошла пупырышками. Саднило колено. «Ничего, подождет», – ожесточенно подумал Матвей, глядя, как курит Юджин. Старик привалился к капоту и стряхивал пепел себе под ноги.

Зашуршал тальник. В кустах за паромом кто-то сдавленно хихикнул и снова затаился.

Блеснула слюдяными крыльями ранняя стрекоза. Сделав вираж, она примерилась и вцепилась лапками в листик. Закачалась у Матвея перед лицом, так близко, что можно было различить ворсинки на ее тельце. Огромные фасеточные глаза смотрели высокомерно и непроницаемо. Стрекоза была похожа на доктора Каплейкехера.

– Дура, – беззвучным шепотом сказал ей Матвей.

На стрекозу это не произвело впечатления.

Громче послышались голоса: выше по течению, за излучиной, к реке спускались девушки. Кто-то взвизгнул.

– Держись!

– Ай, юбка!

– Вон корень торчит.

– Тише, девочки, тише!

Смешки в ладонь. Плеснула вода. Еще раз.

Медленное течение вынесло из-за поворота венки из одуванчиков. Тянулись за ними намокшие ленты: красные, голубые, зеленые. Венки приблизились было к парому, но их закрутило течением и оттолкнуло.

Затрещали ветки. Выметнулось полуголое тело и шумно упало в воду. Засвистели, загорланили. Из кустов вылетели еще парни. Вскипела река. Кто-то уже лез обратно с венком в руках. Возмущенно пищали в отдалении девушки.

Парни, пошуровав в кустах, умчались в сторону деревни. Там набирал силу праздник, и музыка из проигрывателей соперничала с хоровым пением.

Юджин на той стороне реки сидел в машине, приоткрыв дверцу. Света от лампочки в салоне хватало, чтобы читать газету. «Угробит аккумулятор», – сердито подумал Матвей. Подождал еще, но Юджин продолжал неторопливо переворачивать листы. Вот он достал термос, налил чаю и поставил кружку на приборную панель.

Матвей поднялся и снова спустился к парому. Посмотрел внимательнее на механизм, от которого воняло солидолом. Кажется, все просто. Навалился на рукоять. Заскрежетало, загремела в воде цепь, но барабан не провернулся и наполовину, застрял. Зараза! Матвей подергал рукоять, вызывая противные звуки: казалось, кто-то клацает железными зубами.

– Эй, чего творишь?

По склону спускался мужик в майке и брезентовых штанах. Сивая борода его агрессивно топорщилась.

– А ну стой! Хулиганье, еть вашу…

Матвей бежать и не собирался.

Мужик запрыгнул на паром – качнуло, хлюпнуло под настилом – и потянул руку, намереваясь схватить за ухо.

– Будут тут еще!..

Матвей посмотрел паромщику в глаза.

Толстые пальцы в синих наколках растерянно шевельнулись в воздухе.

– А? Ты это, чей такой взялся? – сбавил тон паромщик.

– Нам нужно переехать. – Матвей качнул головой, показывая на машину.

Мужик обернулся. Юджин, заметив это, нажал на клаксон.

– Так это, того… поздно уже.

– Ну и что?

Паромщик кашлянул. От него явственно несло водкой и луком.

– Так… Нету больше никого. Чего мне, одних везти?

– Мы все оплатим.

Мужик сунул руку под майку и поскреб живот.

– Ну, заплатите, так чего это… не переехать.

Он выудил из кармана ключ, такой огромный, что было непонятно, как под его весом не сваливались штаны.

– Сейчас, того, отопру и поедем. Ты тута подождешь или опять туда?

– Туда, – сказал Матвей.

Кажется, мужику это не понравилось, но возражать он не стал, только сплюнул в воду.

Двигался паром неторопливо, поскрипывая механизмом.

Пришвартовавшись, мужик махнул рукой:

– Загоняй!

Паром слегка просел, когда на него въехала машина.

Юджин заглушил мотор и вышел.

– Вечер добрый.

– Вам тоже не хворать.

Матвей на голоса не обернулся. Сидел, положив подбородок на колени, и смотрел на комара. Тот потоптался на локте, примеряясь, куда воткнуть хоботок, потом перебежал к запястью, но и там не решился. Взлетел, прозвенев над ухом.

На плечи опустилась ветровка, сразу стало теплее. Матвей сбросил ее резким движением.

– Толку? У меня трусы мокрые.

– Возьми в чемодане сухие.

– А че, трудно было их сразу достать?

– Нет. Вот сам это и сделай.

Пришлось встать и открыть багажник. Замок на чемодане заело, Матвей рванул его, едва не выворотив. Да что за день такой!

Мокрые трусы он скомкал и швырнул на середину реки. Переоделся, сердито дергая локтями.

– У вас праздник? – спросил паромщика Юджин. Фонарь на корме подсвечивал его лицо снизу, резче выделяя морщины.

– Так это, Девкин день, весна на переломе. В городе-то подзабыли, а у нас ничего, гуляют.

Причалили. Мужик загремел цепью, продергивая через звенья дужку замка.

– Остановиться у кого на ночь можно?

– На том краю спросите Ванду. Забор синий. Бобылкой живет, глядишь, пустит.

– Спасибо.

Юджин дождался, когда Матвей сядет в машину, и завел мотор.

Выехали на дорогу. Щебенка с шорохом осыпалась из-под колес. Заваливало вправо, колея там почему-то была глубже. Юджин сосредоточенно выкручивал руль. Смотрел он только вперед и, даже когда автомобиль выровнялся, продолжил молчать.