Время золота, время серебра [сборник] - Сергей Раткевич Страница 38

— Ну зачем же так сразу! — возразил Лэннион. — Такой женщине возле трона делать нечего. Но разве вас пытаются разутешить только с расчетом? Вы хотите сказать, что не можете просто понравиться женщине? Что какая-нибудь милая девушка не может полюбить вас ради вас самого?

Джеральд вскинул руку, словно защищаясь.

— Ради всего святого, Лэннион! — выдохнул он. — Это хуже всего. Это преступление, самое настоящее! Что я смогу ей дать в ответ на ее любовь? Лэннион, поймите же, я умер! Мое сердце лежит в могиле в Грэмтирском лесу… а вы — вы! — мне предлагаете… нельзя венчать живое с мертвым, это кощунство!

— Нельзя, — жестко произнес Лэннион. — Но придется. И не позже Рождества. Больше ждать нельзя.

Наступило недолгое молчание.

— Лэннион, — тихо спросил король, — насчет женитьбы… это ведь не только ваши слова?

— Не только, — подтвердил Лэннион. — Это слова, по крайней мере, половины лордов Олбарии… а к Рождеству они станут парламентским запросом.

— Почему вы все хотите заставить меня предать память Джейн? — сдавленно произнес Джеральд. — И так скоро…

Лэннион шагнул к нему, сжимая кулаки.

— Ах, вот как ты заговорил, Джеральд? — громыхнул он. — Ну тогда позволь уж тебе напомнить, за что Дева Джейн отдала свою жизнь! За то, чтобы ты остался жив — и был королем Олбарии! Ради того, чтобы ты правил Олбарией и передал корону своему наследнику — а не ради того, чтобы династия угасла на тебе, а страна рухнула в смуту! Предать память Джейн? Да ты ее уже предал!

Король медленно поднял голову.

— Одри, — сказал он очень спокойно, не повышая голоса. — Выйдите. Немедленно!

Лэннион повиновался без единого слова, без единого звука — как и когда, Джеральд не очень и заметил: он был слишком занят тем, чтобы не разнести ни в чем не повинный замок Эйнсли на щебенку. Впервые в жизни — впервые! — он был настолько беззащитен перед собственной яростью. О, Джеральд всегда преотлично знал, как с нею управляться! Он намеренно подхлестывал ее в бою — и она несла его сквозь копья и клинки невредимым… но сейчас перед ним не было врага. Утишить бешенство в обычное время было не так и трудно. Чаще всего довольно было заломить пальцы — до боли, до хруста… но Джеральд почти не чувствовал их, не чувствовал собственных рук, собственного тела. А еще его всегда так выручала безумная скачка сломя голову… но осенние дожди взяли Эйнсли в кольцо — не вырвешься!

Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни… Дженни… в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично… нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен… он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он… о Господи всеблагий!

Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно… Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?

Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.

За спиной Джеральда послышался какой-то непонятный звук, и он гневно обернулся.

Перед ним стояла Бет — такая бледная, что темные ее брови и ресницы, казалось, как бы отделились от лица.

— Что вы хотели, леди Бет? — смиряя свой гнев, как мятеж, спросил король.

Этой ночью Бет не пошла в собственную опочивальню, хоть и измучена была до предела. Матушка искала ее по всему Эйнсли, чтобы учинить непутевой дочери выговор за все разом: и за те дни, когда Бет просто не помнила себя, и за то, что была в часовне наедине с мужчиной — вот ужас-то! — и за то, что этим мужчиной был король, перед которым нахалка Бет на веки вечные опозорила славное имя де Бофортов… У Бет не было сил выслушивать обвинения, которые она привычно знала наперед. Найти ее в спальне проще простого, именно туда и направится разъяренная леди Эйнсли… Бет спряталась в стенной нише, прикрытой цветной занавесью, чтобы переждать грозу, и лишь потом, когда леди Элис перестанет рыскать по замку в поисках дочери, тихонько прошмыгнуть в спальню. Ей и раньше доводилось прятаться подобным образом. Вот только на сей раз ей не удалось пересидеть и дождаться, пока все в замке затихнет. Она заснула каменным сном прямо там, в нише, обхватив руками колени.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится и отчего ей так зябко и тесно, а совсем рядом с нею раздаются чьи-то голоса. И ведь едва не выскочила, отдернув занавесь… нет, в разговоре не было ничего секретного, не предназначенного для посторонних ушей — но как же гадко будет появиться сейчас перед королем, братом и графом Лэннионом! Получится, будто она подслушивала нарочно… нет, лучше обождать, пока зала опустеет, и уже тогда выскользнуть из ниши.

Это решение, такое естественное на первый взгляд, оказалось насквозь ошибочным. Никто никогда не должен был слышать того, о чем говорил граф Лэннион! Может, даже и королю не следовало этого слышать — и уж во всяком случае эти гневные слова не предназначались для слуха помертвевшей от ужаса и сострадания Бет… ни слова, ни глухой мучительный стон, ни тяжелое трудное дыхание, ни треск и скрежет стекла и свинца…

Бет решительно откинула занавесь и шагнула вперед.

Левая рука Джеральда была испачкана кровью; за спиной его в горестной позе застыл оконный эльф. Бет была уверена, что ее спросят, откуда она взялась, но Джеральд так и не спросил — по всей очевидности, подумал, что она вот только вошла, неслышно приоткрыв дверь. А хоть бы и спросил — пускай! Пускай даже и разгневается — все лучше, чем цепенеть молча в невыносимом страдании! Нельзя оставлять человека наедине с самим собой в такую минуту, даже если он сам именно этого и хочет. Гневайтесь сколько пожелаете, Ваше Величество, — да хоть эльфа оконного на помощь позовите, чтобы яриться было сподручнее! Ну же, спросите, откуда я взялась — и я вам скажу правду, а правда эта такого свойства, что ваша молчаливая скорбь просто-напросто разлетится вдребезги! Есть такая правда, против которой никакое горе не устоит!

Но нет — ее спросили совсем о другом.

— Что вы хотели, леди Бет? — напряженным от усилия сдержать себя голосом произнес король.