Дом последней надежды - Екатерина Лесина Страница 37

— Спасибо…

— Здесь не отмечено, что ваша кровь несет силу, — в голосе судьи мне слышится недовольство. И писец — откуда и когда он появился? — нагибается еще ниже. Мне видны лишь макушка его, широкие рукава халата и доска с закрепленным на ней свитком.

— Я… не знала… — Мне не хочется отвечать, но воля моя еще подчинена чужой. — Я не знаю, что делать.

Это прозвучало жалобой.

— Вам будет назначен наставник…

Хорошо это?

Плохо?

В памяти Иоко пустота… наставник — это логично, если подумать, необученный маг способен доставить множество неприятностей. Вопрос лишь в том, что мне придется заплатить.

А придется.

— Вы знаете, зачем вас вызвали? — тон смягчился.

Или мне вновь это кажется?

— Нет, господин. — Я прячу дрожащие руки в рукавах и пытаюсь справиться с ознобом. Меня трясет, и судья поднимается.

Его движения видятся мне нарочито медленными и какими-то неправильными, будто не человек он, но кукла, которой управляют извне. Вот нелепо дергаются руки, будто судья запутался в собственном платье. Вот он переваливается, не способный найти равновесие, и мальчишка-прислужник подставляет плечо.

Судья ковыляет.

Ему больно?

Пожалуй.

Но он идет. А я смотрю… в красные очки, за которыми прячутся глаза… а мне бы увидеть, заглянуть… и справиться со страхом, который решил вдруг появиться. Он вспыхивает, парализуя все тело, и Иоко беззвучно кричит, оглушая на прочь… а я смотрю.

Смотрю.

И позволяю коснуться себя.

Судья кладет раскрытую ладонь на мою голову, и эта ладонь невесома, как осенний лист. Суха. И хранит остатки тепла. Оно проникает сквозь кожу, наполняя тело солнечным светом. И дышать становится легче, и страха больше нет.

Благодарность?

Пожалуй.

Я позволяю себе поднять голову и посмотреть на человека… человека ли?

Усы вот ненастоящие, и пудры слишком много, чтобы различить черты лица. На деле же судья не так и стар.

И не молод.

Он… стоит за гранью, которую возвел сам же, навсегда отделив себя от мира людей. И порой не слишком часто, но все же испытывает сожаление…

Откуда я это знаю?

Сила.

Он делится силой, потому что источник вытянул те крохи, которые были во мне. Проклятая… кстати, почему проклятая? Главное, что кровь — еще не панацея. А сочувствовать судье, человеку, облеченному властью и стоящему за спиной Наместника… подчиненному даже не ему, но самому Солнцеликому, который лично назначает судей, ибо блюдут они закон именем Императора и честью его… что может быть смешнее?

Кто я?

Кто он?

— Спасибо, — я даже не произношу это вслух. Губы шевелятся, но он понимает. И отвечает кивком. А потом убирает руку и возвращается на место, двигаясь все так же нелепо, рывками.

Болен?

Или…

Не женского это ума дело, как и прочее…

Его семья счастлива, ибо мечтать не смела, что однажды сын рыбака воссядет на белой циновке, и теперь его родители живут в большом доме, а сестры вышли замуж за чиновников и военных.

Сила не лжет, сила не скрывает, сила шепчет то, чего я, если разобраться, знать не желаю.

Дышу.

И молчу.

Жду.

Кожей ощущаю благоговейный ужас Мацухито, которая осмелилась-таки оторвать взгляд от пола. Всего на мгновение, но и этого мгновения ей хватило с избытком…

— Госпожа Иоко способна продолжить? — теперь мне слышится усталость.

Сила…

Боги щедро одарили его, уж неизвестно, за какие заслуги. И он воспользовался шансом, но… силе, которой он некогда втайне гордился, давно уж стало тесно в сосуде человеческого тела. И она искала выход… и даже работа порой не спасала, хотя…

Я не буду это слушать.

Я… кланяюсь и отвечаю:

— Да, господин…

И писец смотрит на меня, как показалось, с немалым удивлением. Конечно… мне давно пора было лишиться чувств, а я…

Судья заговорил. И послушная кисть в желтой руке заскользила по бумаге, запечатлевая каждое слово, а я… слушала…

Удивлялась?

Пожалуй, нет.

Жалобы… странно, что появились они только сейчас… и пусть подали жалобу благородные юноши, оскорбленные в лучших чувствах, а не матушка, клянусь, что без нее не обошлось. Или это уже паранойя? Или… конечно… те двое, пострадавшие от палки Араши, слишком долго думали, прежде чем решились обратиться в суд…

А история выходит почти трагическая.

Бедные сироты… злая мачеха, затуманившая разум супруга, иначе не изгнал бы он сыновей… коварная разлучница, мешавшая воссоединению… трагическая смерть, в которой наверняка она же и виновна… наследство, не столь богатое, как на то рассчитывали.

Почему?

Из-за женщины… все беды из-за женщин… ее благородно оставили при доме. Она жила, ни в чем не испытывая нужды, пока однажды не сбежала, прихватив с собой без малого три тысячи золотых монет…

Беззвучно охнула Мацухито и тут же замолчала, зажав рот руками.

Они пытались встретиться и решить дело миром, не желая позорить доброе имя отца. Они пришли в дом, где скрылась воровка, и просили о встрече, но вместо этого их встретили оскорбления, а после, когда они робко попытались защитить себя, в ход пошли палки. Их гнали по улице, пользуясь тем, что воспитание и честь не позволяют им взяться за оружие, иначе злодеи умылись бы кровью, но… закон…

…и слово Императора…

И теперь они скромно ходатайствуют в суде о том, чтобы восторжествовала справедливость. Какая? Обыкновенная. Воровку надлежит выдать, украденные деньги вернуть, а хозяйку дома, допустившую подобные бесчинства, наказать.

Штрафом.

И взыскать с нее пять тысяч золотых лепестков в пользу истцов… каждому или на обоих, я не поняла.

Кажется, в руке треснул веер…

Кэед расстроится.

Спокойно.

Все это слишком… безумно? Свидетели… судья зачитывает показания свидетелей… то есть моих соседей, тех, что заняли дом старухи, которые описывают, как по моему приказу десяток слуг избивали двух безвинных юношей. А потом гнали по улице, глумясь и издеваясь.

Я закрыла глаза.

И заставила себя дышать ровно.

Ложь. И правда, но ее здесь толика… и вопрос, распространяется ли доброта судьи на то, чтобы толику эту отыскать? Или же… мне как-то не слишком верилось в высшую справедливость, а Иоко и вовсе исчезла, должно быть, от ужаса…