Принцесса-Невеста - Уильям Голдман Страница 37

Побеждали.

И это делал человек в черном.

Последний промельк клинка – и великолепная шестиперстовая шпага вылетела из руки Иньиго. Он беспомощно замер. Потом упал на колени, склонил голову, зажмурился.

– Только быстро, – сказал он.

– Пусть у меня отсохнут руки, прежде чем я убью такого художника, – ответил человек в черном. – Я скорее уничтожу шедевр да Винчи. Однако, – и тут он огрел Иньиго по голове навершием эфеса, – нельзя, чтобы ты меня преследовал. Пойми правильно – я бесконечно тебя уважаю. – Он огрел Иньиго снова, и испанец лишился чувств.

Человек в черном быстро привязал его за руки к дереву и оставил беззащитно грезить.

Затем вложил клинок в ножны, отыскал след сицилийца и помчался в ночь…

– Он побил Иньиго! – сказал турок.

Верить в это неохота, но ясно, что весть печальная: Иньиго Феззику нравился. Только Иньиго не смеялся, когда Феззик просил его поиграть в рифмы.

Горной тропой они спешили к гульденской границе. Тропа была узка, усеяна камнями размером с пушечные ядра, и сицилийцу нелегко было поспевать за великаном. Феззик без труда нес Лютика, по-прежнему связанную по рукам и ногам.

– Повтори, я не расслышал! – крикнул сицилиец, и Феззик подождал, пока горбун его догонит.

– Видишь? – Феззик показал вниз: человек в черном взбегал на горную тропу. – Он победил Иньиго.

– Немыслимо! – взревел сицилиец.

Феззик никогда не решался с ним спорить.

– Я дурак, – кивнул Феззик. – Иньиго не проиграл человеку в черном, Иньиго его победил. И в доказательство надел его одежду, и маску, и плащ, и сапоги и растолстел на восемьдесят фунтов.

Прищурившись, сицилиец поглядел вниз.

– Болван! – рявкнул он на турка. – Столько лет прошло, а ты Иньиго не узнаёшь? Это не Иньиго.

– Дурака учить – что мертвого лечить, – согласился тот. – Если какой вопрос, я отвечу неверно, к гадалке не ходи.

– Наверное, Иньиго поскользнулся или его надули – в общем, побили нечестно. Других мыслимых объяснений я не вижу.

Объяснений пламенений, подумал великан. Но сказать вслух не посмел. Уж точно не сицилийцу. Он бы, может, прошептал это Иньиго в ночи – ну, до того, как Иньиго погиб. Еще он прошептал бы, пожалуй, затруднений наводнений потемнений, но дальше придумать не успел, потому что сицилиец заговорил опять, а значит, надо слушать очень-очень внимательно. Горбун как с цепи срывался, если замечал, что Феззик думает. Горбуну едва ли приходило в голову, что такие, как Феззик, способны мыслить, да горбуну и без разницы – он ни разу не поинтересовался, что у Феззика на уме. Если узнает, что Феззик сочиняет рифмы, только посмеется и выдумает ему новые пытки.

– Развяжи ей ноги, – скомандовал сицилиец.

Феззик поставил принцессу на землю и разорвал бечевку на ногах. А потом растер девушке щиколотки, чтоб она смогла идти.

Сицилиец рывком поволок ее за собой.

– Догоняй, – сказал он Феззику.

– Какие будут указания? – спросил тот, уже почти во власти паники. Он терпеть не мог, когда его бросали вот так одного.

– Прикончи его, прикончи, – в досаде ответил сицилиец. – Сделай дело, раз Иньиго нас подвел.

– Я не умею фехтовать, я даже не знаю как…

– А ты по-своему. – Сицилиец уже еле сдерживался.

– А, ну да, ладно, по-своему, спасибо, Виццини, – сказал ему Феззик. И затем, призвав на подмогу все свое мужество без остатка: – Намекни, а?

– Ты вечно твердишь, что понимаешь силу, владеешь силой. Вот ею и воспользуйся – все равно как. Спрячься вон там, – горбун указал на крутой поворот тропы, – и расшиби ему черепушку. – И он кивнул на камни размером с пушечные ядра.

– Я могу, – кивнул Феззик. Он отлично метал тяжелые предметы. – Но это как-то неспортивно.

Сицилиец потерял терпение. Без терпения он бывал очень страшен. Обычно люди визжат, вопят и скачут. Виццини поступал по-другому: он становился очень-очень спокоен, а говорил так, будто уже умер. И глаза его горели огнем.

– Последний раз повторяю: останови человека в черном. И чтобы намертво. А иначе канючь сколько влезет – я найду себе другого великана.

– Не бросай меня, пожалуйста, – сказал Феззик.

– Тогда делай, что велено.

И Виццини, хромая, потащил Лютика прочь с глаз по горной тропе.

Феззик глянул вниз, на бегущего человека. Еще далеко. Есть время потренироваться. Феззик подобрал камень размером с пушечное ядро, в тридцати ярдах приглядел скальную трещину.

Вж-жик.

В яблочко.

Он взял камень побольше и метнул в темноту вдвое дальше.

Так себе вж-жик.

На два дюйма правее, чем метил.

Феззика это вполне устроило. Если метить в центр и промахнуться на два дюйма, все равно прекрасно расшибешь голову. Он пошарил вокруг и нащупал подходящий камень – в ладонь ложится идеально. Затем ушел за крутой поворот тропы и притаился в густой тени. Безмолвный и незримый, сжимая в руке смертоносный камень, он терпеливо ждал, отсчитывая мгновения до гибели человека в черном…

Феззик

Всем известно, что турчанки рожают великанских детей. Единственного на свете прекрасного младенца, который при рождении весил двадцать четыре с лишним фунта, произвела на свет пара на юге Турции. В архивах турецких больниц зафиксировано целых одиннадцать детей, при рождении весивших больше двадцати фунтов. И еще девяносто пять, весивших от пятнадцати до двадцати. Эти 106 херувимчиков поступили так, как обычно поступают новорожденные: сбросили три-четыре унции и набирали их обратно почти неделю. Говоря точнее, так себя повели 105 младенцев.

Но не Феззик.

К вечеру первого дня он набрал фунт. (Он родился пятнадцатифунтовым, а схватки у матери начались на две недели раньше положенного, и лекари не слишком встревожились. «Вы же поторопились на две недели, – сказали они матери Феззика. – Этим все и объясняется». Разумеется, этим не объяснялось ничего, но едва что-то ставит лекарей в тупик – а случается это чаще, чем нам следует знать, – они хватаются за первое, что под руку подвернется, и прибавляют: «Этим все и объясняется». Родись Феззик позже срока, лекари сказали бы матери: «Вы же припозднились, этим все и объясняется». Или: «Во время родов шел дождь, лишний вес – это влага, этим все и объясняется».)

У здорового младенца вес удваивается где-то через полгода и утраивается через год. В год Феззик весил восемьдесят пять фунтов. И вы поймите, он не был жирдяй. Нормальный здоровый ребенок восьмидесяти пяти фунтов весом. Ну, не такой уж и нормальный. Этот годовалый детка был довольно волосат.

Когда настала пора идти в детский садик, Феззику уже требовалось бриться. Ростом он был со взрослого мужчину, и остальные дети его травили. Поначалу, естественно, они боялись его до смерти (даже тогда Феззик смотрелся зверски), но, разглядев, что в душе он трусишка… в общем, разве можно упустить такой шанс?