Заговор мерлина - Диана Уинн Джонс Страница 37

Шагов через пять сразу за поворотом оказался самый странный город, в каком я когда-либо бывал.

Я очутился в многолюдной торговой галерее, посреди деловитых, спешащих куда-то людей. Больше я поначалу ничего не заметил, потому что все тут же уставились на меня. Я сперва не мог понять, чего они так пялятся, а потом случайно увидел свое отражение в витрине одного из навороченных бутиков, расположенных в галерее. Увидел я мокрого насквозь парня со взлохмаченными волосами и голубым огоньком на лбу. На такое любой бы уставился — тем более в совершенно сухой галерее.

Я сказал: «Черт!» и каким-то образом ухитрился втянуть колдовской огонек в себя. Я не был уверен, что сумею зажечь его снова, но тут уж выбирать не приходилось. На меня смотрели весьма враждебно. А хуже всего то, что все люди вокруг были одеты просто роскошно. Женщины носили обтягивающие лифы с широкими рукавами и развевающиеся юбки ярких цветов, и все это буквально стояло колом от вышивки. На мужчинах были узкие куртки и мешковатые шаровары, тоже покрытые вышивкой. Никогда не видел столько вышивки в одном месте. И бутик, в витрину которого я гляделся, торговал рулонами замысловато вышитых тканей. Так что я тут смотрелся совершенно неуместно.

«Вернись и выбери другую тропу! Быстро!» — сказал я себе.

Но к тому времени толпа оттеснила меня довольно далеко от того места и почти прижала к перилам высотой по грудь, с толстенными столбами, по всей видимости отделявшим галерею от улицы. Я теперь не мог определить, где тропа. Я оглянулся, разыскивая ее, но тут все внезапно сделались тихими и чинными. Вокруг не было слышно ни звука, кроме шагов сотен ног да музыки, играющей в магазинах. Это напомнило мне то, какими законопослушными становятся вдруг водители на дороге, когда мимо проезжает полиция.

Собственно, примерно это и произошло. Толпа расступалась, давая проход двум людям в ярко-желтом, которые медленно шагали по галерее. Их одежда тоже была украшена вышивкой — официального вида щиты и какие-то гербы на передней части их высоких фуражек. Однако самым примечательным в них были желтые сапоги из кучерявой овечьей шкуры. От этого казалось, что ноги у них здоровенные. Я вспомнил, как папа как-то раз говорил, что полицейского всегда узнаешь по сапогам. Я никогда не видел полицейских, которые бы выглядели так, но сразу понял, что передо мной именно полицейские.

И еще я понял, что на глаза им лучше не попадаться. Я решил, что лучший способ от них скрыться — это перейти через улицу, поэтому я продолжал отступать к перилам вместе с толпой. Но дойдя до перил, я испытал настоящий шок. Улицы за ними не было. Там была пропасть.

Она уходила вниз и вниз, на сотни футов. А на противоположной стороне она на столько же уходила вверх. То, что я принял за ряд магазинов на другой стороне улицы, оказалось всего лишь такой же галереей, одной из многих, выстроенных друг над другом на стенах пропасти, ряды магазинов, ряды домов вверху и внизу, а в самом низу — ряды унылого вида фабрик. В отдельных местах через пропасть были переброшены железные мостики с коваными перильцами, чтобы люди могли перебраться с одной стороны города на другую.

Оглядываясь на приближающихся полицейских, я перегнулся через ограждение, чтобы заглянуть подальше. Все это место состояло из множества ущелий, уходящих в разных направлениях, с домами и магазинами, растущими из стен этих ущелий, и соединяющими их мостиками. Как будто земля была расколота множеством трещин и люди почему-то решили поселиться именно в них. Зрелище было впечатляющее. В пространствах, образованных массивными столбами, поддерживающими каждый уровень зданий, виднелись огромные грузовые подъемники, а может, и лифты. Это были довольно сложные механизмы, раскрашенные в яркие цвета.

Когда полицейские прошагали мимо и удалились, я услышал снизу, из глубины, шум и скрежет. Я подумал, что, видимо, там, внизу, течет река, и лег животом на перила, чтобы посмотреть вниз.

Это была не река, а поезд — точнее, два поезда, похожие на длинные серебристые пули, которые медленно подъезжали к платформе далеко-далеко внизу. Я видел, как из поездов на платформу, залитую молочным электрическим освещением, высыпали крошечные люди.

Теперь мне уже действительно стало интересно. Никто на меня, похоже, больше не глазел, так что я решил, что еще немного побуду здесь. Два подъемника на противоположной стороне пропасти пришли в движение: они везли наверх людей, сошедших с поездов, — и я сказал себе, что буду искать тропу, когда подъемники остановятся. И еще я сказал себе — зная, что это просто отмазка, — что пьяница ведь говорил, что мне надо по пути помочь еще двум людям, а уж тут-то точно найдутся двое, которым я смогу помочь. Так что я остался висеть на перилах.

Даже если бы я не смотрел, то все равно мог бы определить, когда подъемники остановились на том уровне, где я находился. Толпа в галерее внезапно сделалась вдвое гуще. Я оглянулся посмотреть — и увидел, что она за несколько секунд из обычной толпы превратилась в толкучку. Люди протискивались мимо меня в обе стороны, наступали мне на ноги, цепляли меня своими сумками. Стоял такой гомон, что у меня голова пошла кругом.

И тут, всего в футе от меня, мимо прошел Романов.

Я ринулся следом за ним. Я толкался, пихался, кричал: «Эй! Извините! Погодите минутку!» каждый раз, как думал, что он может меня услышать. Не терять его из виду было нетрудно, потому что его куртка была белой, расшитой красно-синим цветочным орнаментом. Вокруг было очень мало людей в белом. Я держал его в поле зрения на протяжении примерно ста ярдов, но догнал, только когда мы поравнялись с одним из мостов. Ему пришлось замедлить шаг, чтобы повернуть туда, потому что вместе с ним почему-то были двое детей и он заботился о том, чтобы они не отстали. Когда он протянул руку, чтобы взять за плечо младшего из мальчиков, я подобрался достаточно близко, чтобы коснуться его вышитой спины.

— Извините! — пропыхтел я.

Он обернулся — и оказалось, что это не Романов. И даже не очень похож. Волосы у него были не особенно черные, и он носил очки. Глаза за очками были водянисто-голубые, а лицо — бледное, надменное, но не похожее на зигзаг молнии. И стоял он не как Романов. Романов был натянут и выгнут, точно лук. А этот держался напряженно и прямо, словно аршин проглотил. И смотрел он на меня с крайним возмущением. Я почувствовал, как лицо у меня заливается краской. И как я мог дать такого маху?