Время - московское! - Александр Зорич Страница 37

— Понимаете, я же месяц пролежала в одиночном боксе. Половину времени — без сознания. Потому что под интенсивной терапией. Химической.

— Ты что, визор там у себя в боксе не смотрела? Канал «Победа»? Или хоть «Первый»?

— Н-нет, я его вообще… не очень-то… смотрю…

— Тогда понятно, — со снисходительным вздохом резюмировала Галина Марковна. И пояснила: — К нам артисты прилетели. С Земли. Труппа Ричарда Пушкина, Симферопольский театр музкомедии! Небось слышала про такую? — поинтересовалась медсестра с прищуром бывалой театралки. — Привезли они не что-нибудь, а мюзикл «С легким паром!».

— Мой любимый!

— Да ведь и мой, яхонтовая моя! Думали играть специально для солдат и офицеров. Но чтобы поднять дух эвакуированных, в штабе военфлота решили, что часть билетов выделят больным и раненым гражданским. Бесплатно! — В глазах медсестры засияла гордость. За родной военфлот. За музкомедию.

— А когда этот спектакль?

— Завтра, яхонтовая моя, — проворковала медсестра. Зажужжал планшет и на стол перед Галиной Марковной выползла многосоставная ламинированная «гармошка» с Таниными документами.

— А что, моим товарищам — ну, тем, с которыми я сюда прибыла, — им тоже такие билеты положены?

— Почем мне знать?.. — недовольно проворчала медсестра. — Может, они вообще уже выписались и на Землю улетели.

— Но у вас же есть техника… Посмотрите, пожалуйста!

— Так уж и быть. Давай фамилии.

Таня назвала Башкирцева, Штейнгольца, Нарзоева и Никиту.

Галина Марковна нахмурила брови и засопела, всем телом подавшись вперед, к монитору.

— Так-так-так… Знаешь что, ясноглазая моя? Придется тебе идти на концерт без кавалеров. Такие товарищи у меня не значатся. Не поступали.

— Не может этого быть!

— Еще как может!

— А может, в других госпиталях?

— В других тоже таких нет. Знаешь, они, наверное, уже из города тю-тю! Не вижу я таких фамилий… В открытых списках.

— Как это «тю-тю»?

— Так!

— Но они не могли… Это не по-товарищески! Предатели! — Таня обиженно сжала кулачки.

— Да ты не нервничай, бриллиантовая моя. Что им сверху сказали, то они и сделали. Ведь война.

— А писем для меня нет?

— Нет.

Таня чувствовала себя ужасно одинокой. Всеми покинутой.

— Знаешь что, ты чем сырость тут разводить, ступай лучше за своей одеждой во-он туда. Затем сразу в «Велико Тырново», заселяться, а там уже и обед. Кормить, разумеется, будут на лайнере.

— На каком… лайнере?

— Господи, да что за несмышленая такая! — взмолилась медсестра. — «Велико Тырново» — это лайнер. Пассажирский. Превращенный в гостиницу. Для временно пребывающих на территории Города Полковников гражданских лиц. То есть для таких, как ты, изумрудная моя!

— А я думаю, отчего название такое знакомое? Я же когда-то с него подругу свою встречала, Любу! А вот еще вопрос… Можно?

— Последний! У меня, между прочим, рабочий день идет!

— Где тут можно купить… ну…

— Презервативы?

— Да нет же, — замотала головой Таня и покраснела.

— Прокладки?

— Да нет, мне сейчас не нужно…

— Тогда что?

— Понимаете… Э-э… Мне бы волосы… Подкрасить. А то корни отросли… Некрасиво…

— Ах это. Да в любом магазине военторга!

— Тут еще и магазины есть?! — удивилась Таня.

— А как же! И парикмахерские. Правда, там сейчас вряд ли волосы красят… Только стригут. Да и то под машинку.

— Да я уж сама как-нибудь справлюсь, — бросила Таня и зашагала туда, где горели красные буквы «Выдача теплой одежды и кислородных масок».

— Эй, да куда же ты, платиновая моя! — закричала ей в спину Галина Марковна. — А документы кто забирать будет? Эх, балда-балда…

Город Полковников произвел на Таню тягостное впечатление.

Стужа. Железо. Военные. Очень много военных.

Искусственные солнца. Искусственное спокойствие на лицах людей. Искусственный юмор в разговорах. И ниагарским водопадом — искусственная бодрость по каналу «Победа».

То, что называется «природой», в Городе Полковников напрочь отсутствовало. Тане говорили, поблизости имеется какое-то озеро. Но как до него добраться? Ведь не на своих же двоих?

Того, что называется «культурой», тоже оказалось негусто. Обнаружив, что библиотека «временно не работает», Таня впала в уныние. Получается, мюзикл «С легким паром» станет единственным культурным мероприятием на две ближайших недели?

Кстати говоря, мюзиклы Таня недолюбливала с раннего детства и «С легким паром!» был ее «любимым» только в том смысле, что его она могла худо-бедно выносить — в отличие от всех этих «Девушек по имени Весна» и прочих «Зюйд-Вестов».

А все потому, что ее мама, Неонила Ланина, была страстной любительницей оных. А до замужества даже увлекалась собиранием автографов. Фотографии и плакаты гламурных полнощеких див и смуглых роковых красавцев времен молодости Неонилы, тогда еще Вяхиревой, с бегущими наискосок кардиограммами дежурных пожеланий и метафизических лозунгов вроде «Любви и счастья! Евдокия Плещеева» или «Искусство вечно! Ростислав Шарипов» все время попадались маленькой Тане на глаза. Они выпрыгивали из ящиков стола, служили закладками в книгах и подмигивали со стен подсобок. Мюзиклы казались Тане несмешными карикатурами на настоящие оперы.

Однако билет на мюзикл «С легким паром» Таня в унитаз не спустила.

Устроившись в каюте лайнера «Велико Тырново» на верхней койке, застеленной покрывалом с национальным болгарским узором — черно-красные геометрические розы, стилизованные женщины в юбках-трапециях, — Таня обесцветила корни волос и облагородила руки неким подобием маникюра. Затем она надела новый джинсовый костюм (чудо! ей удалось снять деньги со своего счета!) и принялась глядеть в потолок. За каковым занятием она и провела остаток дня…

Большую часть следующих суток она провела так же.

— Ты что, в госпитале не належалась, что ли? — пеняла ей Кристина, соседка по каюте, тоже из эвакуированных.

Таня сама не понимала, что с ней случилось. Просто не хотелось вставать. Не хотелось говорить. Даже курить практически не хотелось.

Ей казалось, что села какая-то важная батарейка.

Конечно, исчезновение товарищей ее обескуражило. Но было и еще кое-что. Мечтательная пацифистка Таня задыхалась в атмосфере угрюмых военных приготовлений. А энергичный круговорот военной техники и живой силы, который и составлял основное содержание жизни на Восемьсот Первом парсеке, рождал в ней ощущение собственной тысячепроцентной никчемности.