Сидящие у Рва - Сергей Смирнов Страница 37

Крисс лишь по временам выплывал из опиумного тумана, в который его и других пленников Бога тьмы погружали молчаливые жрецы. В редкие минуты, когда чувства возвращались к нему, Крисс видел одно и то же: зеленоватый свет, наполняющий огромный круглый зал, тяжелый плоский жертвенный камень, фигуры нуаннийцев, похожие на тени.

Он понимал, что рядом с ним прикован к стене обессиленный Ашуаг, а еще дальше — бледнолицый красавиц Ассим, который уже не был красавцем, ибо лицо его было обезображено. А дальше, за Ассимом был Хируан, — он тоже был предназначен в жертву.

«Еще трое, — думал Крисс, — Богу мертвых Нуанны нужны еще трое». Эта мысль, однако, не вызывала у него особых эмоций. Он и так уже знал, кто будет пятой и шестой жертвой. Место седьмой пока оставалось вакантным.

Жрецы бормотали что-то о самых дорогих для Аххага людях, — дескать, только такую жертву примет Бог тьмы и одарит царя величайшей властью и бессмертием.

Но кто дорог Аххагу в его теперешнем полубезумном, исступленном состоянии?

Этого Крисс не знал.

Просветы были слишком коротки: один из жрецов бесшумно подносил ему каменную чашу с пряным темным напитком. Крисс покорно выпивал его и погружался в сон, похожий на смерть.

Он знал, что времени осталось немного, но не желал освобождения. Переход в настоящую смерть теперь, после того, как в него столько дней вливали отраву, будет лишь облегчением, освобождением от бремени жизни…

И все-таки беспокойная натура Крисса, его практически убитый мозг продолжал жить своей, невидимой жрецам и неосознаваемой самим Криссом жизнью.

И в один из светлых промежутков он внезапно понял, понял все: седьмое место займет сам Аххаг. «Пройдя через смерть обретешь бессмертие», — кажется, так сказал кто-то из жрецов Хааха.

«Отдашь самое дорогое…».

После собственного ребенка, после любимой жены, после самых преданных друзей — кто человеку дороже всего?.. Он сам.

И тогда Крисс внезапно проснулся.

Свет мерцал в дальних углах зала, но в нише, где были прикованы узники, царила тьма.

Возле жертвенного камня в зеленоватом сиянии, пробивавшемся откуда-то снизу, то ли молились, то ли дремали, покачиваясь, несколько жрецов в нуаннийских балахонах.

Крисс отвернулся к стене, едва не застонав от боли, пронзившей его тело, отвыкшее от движений. Медленно, очень медленно, едва удерживая сознание, готовое соскользнуть в привычное небытие, Крисс дотянулся дрожащей рукой, перехваченной железом, до рта. Он не чувствовал ни руки, ни обожженной дурманом глотки. Но после нескольких мучительных попыток сумел-таки вызвать рвоту.

К счастью, в этот момент загремел цепью кто-то из узников.

Крисс застонал, но жрецы не повернули голов.

Передохнув, Крисс снова вызвал искусственную рвоту. Кажется, его рвало самой тьмой — зловонной, гнилостной, тягучей, как затянувшаяся агония смертельно раненого воина.

Потом он вновь впал в забытье. А когда очнулся, почувствовал такую острую боль во всем теле и в раскалывавшейся на части голове, что застонал протяжно и громко.

К нему придвинулся огонек и появилось бледное лицо жреца, — лицо, лишенное человеческих черт, лишенное какой бы то ни было индивидуальности, — лицо мерзкого чудовищного червя.

Червь постоял над Криссом и пробормотал что-то, что Крисс понял позднее, — когда червь отполз от него и на время оставил в покое.

Он сказал: «Осталось четыре дня… Дохлый, совсем дохлый… Не доживет… Надо, надо дожить…».

Крисс получил новую порцию дурмана, который, кажется, отличался от прежнего. По крайней мере, осушив каменную чашу, Крисс почувствовал облегчение, и не сразу провалился в сон, а как бы закачался на волнах довольно приятного, успокаивающего опьянения.

* * *

С тех пор Крисс время от времени повторял свои попытки пробудиться от дурмана. С каждым разом ему это удавалось все лучше, хотя боль не отпускала и по временам становилась нестерпимой.

Рвота, оседавшая на стене и на грязной подстилке, никого здесь не удивляла: жертвы ходили под себя и смердящие запахи в алькове смерти были привычными.