Женское оружие - Елена Кузнецова Страница 37

Душу — да, а тело? Если у нас есть свое оружие, то должна быть и защита, тоже наша, женская. У мужей от нас защита есть — Леша тогда сказал: „Опыт и здравомыслие. Холодный рассудок, если угодно“. А каков наш доспех, защищающий от мужского оружия — от острого железа? Платья? Нет, это лишь часть внешности, да и то, если зреть в корень, не самая важная, значит, тоже часть оружия. Что же тогда?»

Устраиваясь поудобнее, Анна подтянула колени к груди, обхватила их руками, привалилась спиной к поднятой подушке и замерла, уставившись в светлеющее окошко.

«Надо же, интересно-то как! Доспех защищает плоть от острого железа. А что не дает мужам поднять оружие на женщину? Слабость и беззащитность? Да — не только прикоснуться лезвием к плоти, но и просто поднять оружие на женщину. Положим, слабость в нас часто видимая… во всяком случае, в некоторых из нас, да и беззащитность тоже. Ну и ладно, чем больше мужи в нашей слабости и беззащитности уверены, тем прочнее наш доспех.

Господи, да если так на нашу жизнь посмотреть… как же все сразу в ином виде предстает! Есть, есть в Ратном женщины в прочных доспехах и женским оружием прекрасно владеющие! Одна Варвара чего стоит… И вовсе не обязательно это жена ратника должна быть, есть и жены обозников. Но иначе как ратницами их и не назовешь. Или вот еще было в давние времена слово „поляница“. Да… А есть и обозницы. Не потому, что мужья у них обозники — хоть ратники, хоть десятники… да хоть сотники, свою суть за мужем не спрячешь. Дуры, лентяйки, неумехи, неряхи — вот они-то и есть настоящие обозницы, обуза и для мужей, и для сотни. Ох!

Это что же получается: в том, что Ратнинская сотня постепенно слабеет, есть доля и женской вины? Выходит, есть. Такие вот обозницы и для мужей как камень на шее, и сыновей своих такими же вырастят… Да и дочери у них не лучше. Ну да это дело известное: хочешь жену справную, присмотрись к ее матери. Отроков-то наших через полтора-два года женить надо будет, вот мы и посмотрим… Обозницы — не по чину, а по сути своей — нам тут без надобности!

Ой, а Андрей-то! Он же воин до мозга костей, второго такого не сразу и найдешь. Он в Арине женщину-воина увидел — ратницу! Равную себе, но в женской ипостаси! Нашел-таки наконец себе под стать, может, даже и вовсе не знал, что такие бывают!

Нет, что-то здесь не так. Зачем нужны все эти доспехи и оружие, если главного нет — любви? Она же сильнее всего — любого острого железа, любой брони, крепостных стен… Вот оно! Господи, неужели угадала? Крепость это! Любовь — женская крепость, которую ни силой, ни угрозой, ни подкупом взять невозможно. Только сама женщина может кого-то в эту крепость допустить — даровать израненному и изможденному воину покой, ласку, любовь за неприступными для других стенами! А он… а он в ответ готов защищать эту крепость до последнего вздоха!

Значит, Андрей, бродивший столько лет бесприютным, пришел-таки к воротам Арининой крепости, и его там приняли, впустили и обласкали… Нет, пока только дали надежду, указали вход, но он и за одну только эту надежду готов жизнь положить! А Алексей? Лешенька — истерзанный, израненный… не шел — полз, продирался к воротам моей крепости! Добрался из последних сил, на одних только остатках воли. А я ему тем рушником знать дала, что ждут его в этой крепости, что не кончилась для него жизнь — начинается заново, ибо ему есть теперь что защищать и беречь.

И батюшка Корней… Господи, столько лет… Мало ли, что сотник, мало ли, что глава всему, а тоже ведь неприкаянным в пустыне обретался — вне хранительных стен Любви. А я-то на Листвяну… Она же его, считай, к новой жизни возродила. И сама возродилась, ведь чую я, что тяготится Перваком, отринуть его желает. Еще бы — достойный муж в стены ее крепости пришел. Именно что достойный! Иные хитростью или через жалость женскую в наши крепости проникают, да и живут потом там, аки трутни в улье… а есть и такие, что за доблесть для себя почитают как можно больше таких крепостей покорить… Ну правду сказать, и крепости такие встречаются… вроде постоялого двора на проезжей дороге — ворота настежь. Бог им судья.

Зато теперь понятно становится, чему мне девиц учить надо: женским оружием овладевать, женским доспехом прикрываться, стены женской крепости возводить. Не рано им? Нет, не рано, пока эти стены поднимутся, немало времени пройдет. Как раз они и научатся отличать достойных мужей. Глядишь, и не придется им, как мне, шишки набивать, крепость свою отстраивая. Да я ради одного этого сама в лепешку расшибусь и дурочек этих наизнанку выверну и в узел завяжу. Пусть лучше они сейчас у меня на учебе от усталости или досады рыдают, чем потом жизнь заставит их слезы лить.

Да уж, боярыня, вешаешь ты себе камень на шею… Легко сказать — женским оружием овладевать… Знать бы еще, чему учить надо, да и как учить — тоже. И ведь не посоветуешься ни с кем. Погоди, погоди, как это — ни с кем? А Арина? Сама же только что вспоминала, как она женскими премудростями пользовалась — чем она тебе, матушка, не наставница? И чего же я тогда голову ломаю? Вот и посмотрю, способна ли она с девками моими управиться. Если получится — половину забот с меня снимет, да и подсказать что-то наверняка сможет, ее тоже когда-то бабка учила, не забыла же она эту науку. Ну и меня в свое время учили — и матушка, и свекровь, царствие им небесное… да и не только они. Все вспомним, до последней мелочи на свет божий вытащим и к делу приспособим.

Трудно будет? Ну не без того, так и дело-то затеваем невиданное. Только в Киеве когда-то, батюшка сказывал, собирали девиц вместе и учили, а чему и как — и не вспомню. Сейчас всем нам трудно будет, зато потом сегодняшние поблажки слезами не отольются… и хорошо, если только слезами, а не кровью. Ну будет, будет себя пугать, вон и вставать уже скоро пора. Надо же — так ведь и не заснула, а усталости не чувствую, как в молодости, летать готова. И то сказать — с той прорвой дел, что меня ждет, только летаючи и можно управиться, так что хватит валяться, душа моя, горы сами не сворачиваются, потрудиться придется».

Анна встала, от души потянулась, разминая затекшее за ночь тело, оглядела себя со всех сторон, насколько смогла выгнуться и повернуть голову.

«Крепость… Хороша крепость, тоже мне… А что? Леше хороша, значит, и я себя любить буду, холить и лелеять, чтобы стены моей крепости не потемнели раньше времени да не потрескались. Ох, ведь и этому тоже учить придется. Девчонки-то наверняка многое уже знают, от матерей да бабок наслушались — вот и пусть друг другу свои семейные хитрости передают, а мы с Ариной им свое добавим. Знали бы их матери, ЧТО их дочерей ждет, — сами бы прибежали под дверью послушать… а то и своими секретами поделиться».

Усмехаясь таким мыслям, Анна не торопясь совершала привычный утренний ритуал, одеваясь, как она завела с недавних пор, не в будничное платье, а в нарядное, с украшениями, которые в Ратном и не подумала бы носить, и не потому, что там кто-то злословить стал бы, нет. Просто здесь, в крепости, она была ПЕРВОЙ — и должна была не только БЫТЬ, но и ВЫГЛЯДЕТЬ первой — во всем.

«Мое оружие всегда при мне, а вот „дружину верную“ из девок готовить надо. Ну, боярыня, чего медлить-то, прямо сейчас и начнем. Туров-то нас, поди, заждался…»