Солдаты далекой Империи - Максим Хорсун Страница 37

— Трусы! — закричал я, опьяненный азартом боя. — Гаврила, Георгий, они сбежали! Дайте мне знак, я помогу вам выбраться!

— Аххх! — крякнул Гаврила. Застучали осыпающиеся камни, зашуршал песок. — Ядрена вошь… Я сам… Я почти вылез, доктор! Ищи Северского!

— Георгий! — позвал я, озираясь. Было темно, чертовски темно. Как бы самому не свалиться в какую-нибудь яму!

— Сюда! Сюда! — откликнулись на мой зов.

Я упал на колени, повесил ружье на плечо, захлопал ладонью по земле. Вот он — провал!

И тут же мое запястье обхватили толстые, словно сардельки, пальцы. Я не успел удивиться, откуда это у обладателя аристократического телосложения Георгия Северского могли взяться руки каменотеса, как меня уже тащили вниз! Вниз в затопленный непроглядной тьмой провал. Я судорожно рванулся в обратную сторону, выгнул спину так, что от нечеловеческого напряжения затрещали кости.

— Доктор! Доктор! Где?! Куда делся?.. — услышал я удрученный голос Гаврилы. Наверняка боцману удалось выбраться из ямы, и теперь он пытался понять, куда исчез его незадачливый компаньон.

— Гав!.. Гав!.. Помог!.. — Вот все, что я, поглощенный борьбой с людоедом, смог выдавить из себя. А тот повис на моей руке и тянул, тянул, тянул! Горячее дыхание коснулось лица: невидимый противник подался навстречу. Рядом с моей головой материализовалась обширная лысина; лысина развернулась, большая, словно глобус, и свет звезд отразился в маленьких глазках, пристроившихся под бронированной плитой плоского лба. На перекошенных губах людоеда клокотала ярость и слюна, а заросшие жестким, похожим на свиную щетину волосом щеки непрерывно подергивались.

Рыча сквозь сжатые зубы, я описал левой рукой полукруг и кое-как вывел ее в положение для удара. Хватанул людоеда рукоятью револьвера по похожей на купол лысине. Тот по-бабьи охнул, зажмурился и поспешил опустить голову. Я же не преминул добавить ему по темени! Пока он — змей проклятый — не сполз в глубь ямы.

Пальцы-сардельки, стискивающие мое запястье, разжались. Тяжелое тело загремело на дно. Кажется, я вышиб из этой сволочи дух. Да, черт возьми, — людоед не шевелился.

Я вскочил на ноги, затряс рукой, изведавшей хватку окаянного каннибала. Мышцы сводила судорога, а пальцы тряслись.

— Доктор! Гляди, вот прохвост!

Гаврила и Северский успели одолеть половину пути к пустоши. Увидев меня, они остановились и, преодолев сиюминутные сомнения, повернули обратно. Очень благородно! Северский еле-еле переставлял ноги. Не осилить ему и дюжины шагов, если бы не боцман. Я не видел лица офицера, но даже силуэт его был каким-то полупрозрачным: каждым движением он будто говорил мне, мол, мсье, я не ел семь дней.

Не успел сделать и шагу навстречу друзьям, как уловил краем уха механический стрекот, нарастающий за спиной. Внутри меня все оборвалось. Вот враг, с которым ни за что не хотелось бы сходиться лицом к лицу!

— Бегите! — крикнул я. — Спасайтесь! А я его задержу!

Повторять дважды не пришлось. Гаврила и Северский развернулись и помчали в подбеленную первым рассветным лучом пустошь. Помчали… В глубине души я все-таки рассчитывал на винтовку Гаврилы. Но все шло так, как и должно было идти.

Стрекот за моей спиной перерос в угрожающий скрежет. Подобный звук могла издавать стая голодной саранчи, затягивающая небо над облюбованным полем.

Недолго думая, я отпрыгнул. Взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие на узком каменном мостике между двумя ямами. Тончайшая проволока, светящаяся, словно нить накала в электрической лампе, рассекла воздух в дюйме от моего носа. Закружила в воздухе огненным арканом, а затем втянулась внутрь гибкого, словно ртуть, щупальца.

Цилиндр наклонился чуть вперед, перебежал ближе — ловкий, быстрый и смертоносный, — затем поднял сразу несколько щупалец, и каждое из них выплюнуло по светящейся нити. В этот момент время остановилось: широко раскрытыми глазами я глядел на летящую паутину, отчетливо понимая, что вот сейчас она меня накроет и тогда — пиши пропало!

Ружье и револьвер — их я держал просто перед собой — саданули одновременно. Сквозь грохот прорезалось звонкое «дзонг». Цилиндр отшвырнуло (честно говоря, я сам едва устоял на ногах). Огненные нити переплелись в воздухе. Не дотянувшись какого-то фута до моей груди, они рванулись обратно, словно их отбросило от невидимой преграды. Страж не справился со своим оружием: спутанным нитям не удалось вернуться внутрь щупалец гладко, две псевдоподии оказались расщепленными, а одна из нитей вовсе отсекла добрую восьмушку металлического бока, лишив цилиндр подобающей округлости.

Боевой механизм пошел, как краб. Было не понять, особая ли это тактика или же я повредил «жестянке» узлы, отвечающие за координацию движений. Не теряя времени, я разрядил в цилиндр револьвер. «Дзонг! Дзонг! Дзонг!» — выбили пули незатейливую чечетку. Механизм рухнул в одну из ям, завертелся на дне, стреляя в небо электрическими искрами и что-то бормоча на чужепланетном языке.

Я запихнул дымящийся ствол револьвера за пояс. Переломил ружье, вытряхнул под ноги гильзы. Сделал это, одновременно разворачиваясь лицом к пустырю. Я ожидал, что людоеды успели малость оклематься от испуга и, быть может, сдуру решили пойти на меня снова.

Рука с зажатым в пальцах патроном застыла у пояса. Я с опаской наклонился, положил ружье на землю, а рядом с ним — и револьвер. Так же медленно распрямил спину и поднял руки вверх. В правом кулаке я еще сжимал патрон — вещь, нынче абсолютно бесполезную.

Передо мной стояли, чуть покачиваясь на напряженных щупальцах, шесть цилиндров. Они поигрывали в воздухе огненными нитями, как будто примеряясь для удара. Очень походили эти гады на глубоководных рыб, приманивающих собственной люминесценцией прочих доверчивых обитателей морской пучины. Я сплюнул в темноту, улыбнулся бесстрастному неприятелю, радуясь тому, что даже в момент смертельной опасности мой мозг не утратил способность мыслить образно.

Цилиндры перестроились. Слаженность их движений вызвала бы зависть у любого унтер-офицера, собаку съевшего на муштровке новобранцев, рекрутированных в дальних губерниях…

А вот и сам унтер-офицер: за железными каракатицами возник силуэт, который по незнанию можно было назвать человеческим. «Человек» брел в мою сторону, и скупой свет звезд отражался в волнах шерсти, умащенных особым секретом. Я до крови прикусил нижнюю губу: ко мне приближалась «шуба» — этот поганый лохмач, прозванный Мустафой. Я не мог позволить себе дрожать, я слишком далеко зашел, чтобы прятаться за завесой страха и паники. Я больше не жертва, теперь я — солдат. И пусть на этой Богом проклятой планете меня по-прежнему считают животным, пусть: ведь отныне я — волк, пришедший из пустоши.

В нос ударило особое, кислое зловоние «хозяина». Я крепко, по-матросски выругался: отчего-то мне стало ясно, что бестия боится куда сильнее, чем мог бы ее бояться я.