Илья Муромец - Иван Кошкин Страница 37

— Княже? — пограничник повернулся к Владимиру, снова обычно равнодушный.

— Сколько вам на роздых нужно?

— Да нам-то что, — пожал плечами воевода. — Мы — люди, мы привычные. Коням бы хоть до следующего утра отдохнуть — а то ведь хромать начнут, на все четыре ноги спотыкаться...

— До утра отдыхайте, — кивнул Владимир, — после — дело к вам будет, остальным то же передай.

Князь развернулся и рысью пустил коня к Детинцу, за ним пошли дружинники.

— Ну, боярин, — Улеб посмотрел в глаза Сбыславу. — Знаешь, где двор этого кособрюхого?

— Я сам покажу, — влез было Гордята, но оба воеводы так глянули на него, что торговый гость захлебнулся словами и откачнулся назад.

— Где Хлебный конец, я знаю, — сказал Якунич. — А там спросим. Поехали.

— За мной, — обернулся к своим людям Улеб и, тронув коня коленями, поехал рядом с княжим дружинником.

Толпа расступилась, и порубежники нестройно, но споро и в порядке двинулись за воеводами.

— А ты меня не помнишь, боярин? — спросил вдруг Улеб.

— Что? — Сбыслав, погруженный в свои думы, не сразу нашелся, что ответить.

— А я тебя помню, — ответил порубежник, сняв шелом и перекрестившись на маленькую церковку в переулке.

— Откуда же? — Якунич всмотрелся в пограничного воя — что-то и впрямь было знакомое в этом широком, скуластом лице.

— Четыре года тому назад, забыл, печенеги нас прижали? Батюшку моего тогда срубили, так ты всех вокруг прапора собрал и к ????Девице пробился. Память отшибло, боярин?

— Ты?

Сбыслав словно опять был там, вспомнил-увидел, как падает в высверке молний убитый воевода, три года заботившийся о нем, словно о собственном сыне, как мечутся взятые в кольцо вои. И снова на глаза попался отрок в не по голове большом шлеме, что поднял срубленный вместе со знаменным маленький стяг, а на стяге в бледных предрассветных сумерках уже можно разобрать лик девицы с большими печальными глазами и золотым ободом вокруг чела...

— Вспомнил, — удовлетворенно кивнул порубежный воевода. — А я тебя сразу узнал.

— А тебя и узнать нельзя, Улеб, я грешным делом подумал — тебе три десятка, — покачал головой Сбыслав. — Когда я в Киев уехал — ты мальчишка совсем был, а теперь вон дружиной начальствуешь. Давно?

— Два года, — коротко ответил порубежник. — Полгода знаменным, потом в подручных у Лушка, а как тот голову сложил — воеводой стал я.

— И старшие вои не перечили?

— А с чего бы им? — Улеб перекрестился еще на одну церковь. — Тебе-то вон старшая дружина подчиняется, и ничего.

— Да какая дружина, бог с тобой, — зло ответил Якунич. — Из старых воев едва четверть осталась, да и то не лучшие! Я только по названию воевода, ни опыта, ни навыка! Вот Ратибор Стемидович — тот воевода был...

— Ратибор Стемидович, слов нет, достойный муж, — кивнул Улеб, кланяясь проходящему по улице могучему попу с боевой рогатиной [56]на плече. — Только что ж он сейчас не в Киеве?

Поп в ответ перекинул оружие на левое плечо и степенно перекрестил воев. Сбыслав торопливо сдернул шлем и тоже поклонился.

— А то ты не знаешь? — зло повернулся к Улебу Якунич, когда поп остался позади. — Ратибор в Белгород отъехал.

— Да-а-а, ну и жизнь у дружины, — подумал вслух пограничник. — Хотим — служим великому князю. А как что не по нраву — сели на борзы комони и по домам поехали, по вотчинам. Не люб нам, значит, князь...

Сбыслав промолчал — ответить тут было нечего, никто из порубежников своей крепости не кинул.

— А ты сам, боярин, почему остался? — как бы между делом спросил Улеб.

— А мне ехать некуда, — честно ответил Якунич. — Вотчины я себе не выслужил, чести мне от князя пока немного было. Домой вернуться — так отец на пороге прибьет, он старый пес, варяжский. Так что, как ни кинь — все одна дорога, с Киевом да князем, а Владимир что-то никуда не собирается.

— Это да, это не отнимешь, — согласился Улеб. — А далеко этот ваш Хлебный конец?

— Да уж приехали, сейчас спросим, — ответил Сбыслав и, повернувшись в седле, крикнул девушке, заглядевшейся из окна на могучих витязей: — Эй, красавица, где тут дом торгового гостя Гордяты?

Амбары купца оказались забиты зерном доверху тут не одна и не сто кадей, а как бы не две-три тысячи, целое богатство, урожай многих сел. Выставив стражу, вызвав двух молодых дружинников, Сбыслав велел гнать с великокняжеского двора подводы, а дворовым — грузить рожь. Улеб отправил своих порубежников обратно на Сереховицу, и теперь воеводы сидели рядышком на бревне да посматривали, как воз за возом уходят со двора.

— Я вот все спросить хотел... — начал Сбыслав со странной для самого себя неуверенностью, — про рожь спорынную — это правда?

— А ты как думал, я просто так бирки с собой вожу? Кабы он мне просто на торге или в степи встретился — зарубил бы, а потом объявил, что мстил за побратима. — Улеб потряс кожаную флягу, зубами выдернул пробку и сделал несколько глотков. — Хочешь? — он протянул флягу Якуничу.

— А что там? — спросил Сбыслав, осторожно принимая питье.

— Ну не мед [57]же, воевода, — расхохотался порубежник. — Вода, а что ж еще.

— Благодарствую, — ответил дружинник и тоже глотнул пару раз.

Вода была хорошая, не из мутного степного колодца — из речки или старика с ключами на дне. Оба помолчали, Сбыслав закрыл флягу и вернул ее Улебу.

— Неладно тогда князь с тобой расчелся, — нарушил молчание дружинник. — Не по Правде это — сперва дать волю мстить, а потом запретить.

— Да не давал он мне воли, — вяло сказал Улеб. — Как вызвал, сказал: «Делай, что велю», и сразу на торг. А уж на торгу — думаешь, я совсем дурной? Я потому и велел разбег такой длинный брать, обычно ста шагов хватает, если об столб бить... А серебро я вдовам да сиротам нашим раздам — будет с чего зиму жить, если, конечно, дотянем до нее, до зимы-то.

Оба снова замолчали. Дожить до зимы будет трудновато — семь тем есть семь тем. Амбары медленно пустели, Сбыслав закрыл глаза, радуясь первому за пять суток отдыху.

— Боярин... — окликнул порубежник.

— Я ж говорю — не боярин я, — не открывая глаз, ответил Якунич. — Ни вотчины, ни двора своего. Зови Сбыславом. Или Сбышком, мы же погодки почти, твой отец мне за дядьку [58]был.