Кривая дорога - Даха Тараторина Страница 37

— Злится?

— Злится.

— Это хорошо. Это правильно. Раз злится, стало быть, скоро охолонёт и возьмётся за ум.

Повернувшись к окну спиной, Агния, как сама Лада в объятиях холодного солнца, подошла к гостю, погладила заросшую жёсткой щетиной щёку, коснулась пальцами губ. Оборотень замер, не говоря ни слова.

— Идём, — она потянула его за руку к кровати, которая всегда была слишком широкой для неё одной.

Как хотелось Пересвету отбросить сомнения и покориться! Стать тем, кем она всегда его видела, служить его собственной Богине без оглядки на Правду и Кривду.

Но где-то там, в холоде и одиночестве, сидел волчонок, который хотел увидеть мать, а предстал перед мстительным божеством; который искал тепла, а искупался в мёртвом снегу; который сегодня на рассвете потерял единственную женщину, которая его любит, но ещё сам об этом не знает.

Оборотень собрал всю волю и остановил проворные уверенные ледяные пальцы.

— В чём он провинился?

— А разве это важно?

— Да.

Агния непонимающе уставилась на мужчину:

— С каких пор тебе недостаточно моего слова?

Пересвет сжал кулаки изо всех сил, но ответил ровно и спокойно:

— С тех пор, как он потерял жену. Ты усадила парня в погреб и не дала её задержать. Скажи мне, что это никак не связано. Соври, если хочешь, только скажи…

Женщина откинулась на подушки, не спеша начала расплетать косу, играя смоляными прядями, завораживая, завлекая, усмиряя:

— Он совсем молод и глуп. В его жизни есть место лишь для одной женщины и пусть это будет та, кто знает, что для него лучше.

— Так иди и скажи ему это! Неужто боишься?

Нога взметнулась быстрее, чем волк успел моргнуть. Одно прекрасное движение — и он лежит на полу, прижатый вышитым сапожком.

— Не тебе знать, чего я боюсь, — женщина тут же смягчилась, поманила любовника пальцем, усадила на перину и обхватила уже далеко не такую крепкую руку, какой та была десять зим назад. — Ратувог посидит, одумается и поймёт, что всё, что я сотворила, для него. Что так правильно.

— Откуда ты знаешь, что лучше для потерянного мальчишки, который уже и не помнит, что такое материнская любовь?! Да и вспомнит ли, на тебя глядя… Ты нужна ему.

— А тебе уже нет? — Агния испытующе склонила голову на бок, окинула мужчину жадным тёмным взглядом. — Неужели ты наконец научился мне отказывать?

Пересвету пришлось прокашляться и передвинуться на самый край перины, убегая от любимой:

— Я твой телом и душой. С первого дня нашей встречи и до самого конца мира…

Агния захохотала, словно мужчина рассказал хорошую шутку.

— Ах, прости, милый, — она утёрла смешливые слёзы, — продолжай, конечно. Я слушаю. До конца мира, говоришь?

Пересвет сжал губы, но не подал виду, не показал, как больно всякий раз слышать этот смех.

— До конца мира. Но сейчас ты нужна сыну. А он как никогда нужен тебе.

Волчица медленно нарисовала когтем кровавую борозду на его груди, перечёркивая старые шрамы. Сколько рубцов уже тянулось рваными краями друг к другу под рубахой? Он не считал. Теперь станет одним больше.

— Никогда. Не. Говори. Что. Мне. Нужно, — усиливая нажим с каждым словом, жарко прошептала она.

— Не забывай своё место в этом доме.

— Как прикажешь, Агния, — Пересвет поднялся на ноги, на ходу утирая кровь и затягивая ворот, направился к выходу.

— Далече ли собрался? — хмыкнула Хозяйка. — Разве я тебя отпускала?

— На своё место. На цепь у ворот.

Кап.

Кап.

Кап.

Кап.

Серый ненавидел это мерное покапывание с потолка. Ненавидел, потому что уже сбился со счёта и никак не мог понять, сколько сидит здесь — в темноте и мерзлоте. Доброжелательные оборотни, что нередко проходили мимо его темницы, словно и не слышали ни попыток заговорить, ни шуток, ни угроз, ни даже развесёлых похабных песен, которые он затянул исключительно из вредности, уже не надеясь привлечь к себе внимание.

Только вчера вместе пировали, как лучшие друзья, а сегодня — погляди! — знать не знают, слова не скажут. Или говорить с заточёнными провинившимися не велела сама Агния?

Кап.

Кап.

Кап.

Ни засов подцепить, ни уши заткнуть.

Кап.

Кап.

Кап.

Серый в бессилии ударил кулаком дверь. Левым, потому как правое плечо ещё не отошло от попытки её же высадить силой. Засовы тут крепкие, хоть и старые. Видать, нередко приходится воспитывать неслухов.

Кап.

Кап.

Кап.

Хоть бы одеяло какое кинули или пук соломы, а то сидишь на голой земле и проклинаешь всё вокруг.

Кап.

Кап.

Кап.

На улице мороз, а тут — каплет. Как по самому темечку.

Кап.

Кап.

Кап.

Серый снова навалился на дверь: плеча у него всё-таки два, а голова одна и подороже будет.

— Ты действительно надеешься её выломать? — поинтересовалась Агния. — Может, мне просто немного подождать, а не отпирать? Молчишь? Значит, всё-таки открыть. Хороший мальчик, умный. Весь в отца. Не расстраивай маму — отойди к дальней стене. Отойди. Я прекрасно слышу твои шаги. Вот так, молодец.

Она осталась такой же красивой, какой он её помнил. Лёгкой, плавной, сильной.

Что изменилось?

Быть может, хватало одного знания, что эта женщина хотела и собиралась убивать? Не для защиты, не из страха… Из мести. И из чего-то ещё, чего-то непонятного пока, но слишком близкого и укутывающего холодом каждого, кто оказывался рядом. И Серому не хотелось попасть под этот ледяной покров.

— Значит, так ты воспитываешь своих волчат? — он прислонился к стене, стараясь, чтобы это выглядело жестом спокойствия и силы, а не признанием того, что голова продолжает неимоверно кружиться, скрестил руки на груди.

— Приходится. Иногда они позволяют себе слишком много.

Агния стояла на пороге. Не решалась войти или не считала, что сын этого достоин?

— А что ты делаешь с теми, кто всё равно отказывается покоряться?

— Слушаться, — нежно поправила она, — не покоряться. Все волки в этом селении — мои дети. Некоторые, как, например, твой приятель Данко, когда-то шалили. Пришлось их воспитывать.

— И что же, всех воспитала?

— Как видишь.

— И меня хочешь воспитать?