Предзнаменование - Валерио Эванджелисти Страница 36

Скалигер развел руками.

— Я все еще знакомлюсь с ней. Это истинная загадка. Она написана на незнакомом языке, хотя алфавит наш. Ясно, что это шифр, но на первый взгляд — это язык другого мира, и он чужд и нашему, и всем другим языкам.

— А иллюстрации ни о чем вам не говорят?

— Они меня пугают. В первой части изображены растения, но если одни из них известны, другие не встречаются ни в одном из регионов познанного мира. Когда же в ней появляются человеческие фигуры, загадочность только возрастает. Здесь в рукопись включены какие-то заметки на арабском, которые невозможно расшифровать.

— Они-то меня и интересуют. Вы же говорили, что знаете арабский.

Молинас все более раздражался.

— Я его знаю, как и все западные и восточные языки, но почерк там замысловатый и очень мелкий. Мне кажется, что это вставки из другого автора, некоего Аль-Фараби.

— Вы знаете, кто это?

— Нет, и уж если я не знаю, то не знает никто. Нынче истинные гуманисты стали редкостью. Вам повезло, что вы встретили меня. Я из них лучший и, конечно, самый известный. Но мне нужно еще немного времени. Даже мои знания, столь обширные… О боже!

Скалигер бросился к открытому окну, высунул голову наружу и в ту же минуту отпрянул, бледный и испуганный.

— Посмотрите! Посмотрите сами!

Молинас отказался:

— Вы же знаете, что я не могу показаться. Что там такое?

— По улице идут люди в белом, — прошептал Скалигер, — у них большие птичьи головы, длинные клювы и сверкающие глаза. Монстры! Ужасные монстры!

Молинас вскочил на ноги и все-таки осторожно выглянул в окно, стараясь остаться незамеченным.

— Это врачи и санитары, — раздраженно объяснил он. — Клювы — это респираторы, а блестящие глаза — стекла, вставленные в полотняные маски. Ими пользуются во время эпидемий. Понимаете, что это значит?

— Нет. Скажите вы.

— Это значит, что в Агене официально объявлена эпидемия чумы. Не пройдет и нескольких часов, как улицы будут заполнены трупами.

Скалигер вскрикнул. В этот момент раздался громкий стук в дверь. Итальянец разинул рот и всплеснул руками.

— Alarbres! Они уже здесь!

Молинас пожал плечами.

— Да нет же! Вы что, не узнаете стука? Это же ваш друг Нотрдам. Иду прятаться в обычное укрытие.

Скалигер в тревоге переплел и заломил пальцы.

— Как я могу ему открыть? Может, он уже зачумлен. Еще умрет здесь и всех заразит!

— Такие, как он, так просто не умирают. Не тратьте времени, спрячьте меня и ступайте открывать.

Повинуясь его приказам, Скалигер распахнул почти невидимую дверцу в стене за кирасой, пропустил Молинаса вперед и осторожно закрыл ее за гостем. Снова послышался стук в дверь. Скалигер пошел было открывать, но его опередила служанка, быстрыми шагами спустившаяся по лестнице. Через минуту ее голова просунулась в гостиную. Она, казалось, удивилась, застав хозяина одного.

— Там господин Мишель де Нотрдам. Он хочет поговорить с вами, — объявила она с одышкой.

Итальянец вздохнул.

— Ладно, пусть войдет.

Нотрдам шумно ворвался в гостиную, что было для него необычно.

— Господин Скалигер, вы знаете новости? — спросил он с ходу.

— Знаю. В городе чума.

— Да нет, я не об этом. Я только что получил потрясающее известие. Два дня назад скончался дофин.

В темноте своего чуланчика Молинас прильнул ухом к тонкой дверце. Сердце у него сильно заколотилось, и удары отдавались в висках. Он затаил дыхание, изо всех сил напрягая слух. Скалигер, казалось, больше удивился, чем огорчился.

— Это несчастье, большое несчастье, — сказал он так тихо, что Молинас скорее почувствовал его слова, чем услышал. — Такой верный монархии человек, как я, служивший в Италии господину Лотреку, должен скорбно склонить голову перед трагедией, которая…

— Вы меня не поняли! — прозвучал в чуланчике раздраженный голос Нотрдама. — Дофин умер, выпив стакан воды! И подозревают, что его отравил граф Себастьяно Монтекукколи!

— Да, но что все это может значить?

— Вы не помните? Ведь вы рассказывали, что два года назад после очередного приступа ваша жена говорила, что видела, как дофин тонул, и причиной его смерти назвала графа Себастьяно.

— А ведь вы правы! Во имя Господа, это чудо!

— Это не чудо! — ликовал Нотрдам. — Это подтверждение моих изысканий. Где теперь ваша жена?

— Она отдыхает наверху. Вы знаете, она снова беременна.

— Можете провести меня к ней?

— Да, но…

— Вот и прекрасно. Идемте.

Молинас подождал, пока двое выйдут из комнаты, и осторожно открыл дверь чуланчика. Услышав, что и на лестнице стихли, он выскользнул из своего укрытия, тщательно закрыв дверцу. Быстро и бесшумно миновав коридор, он открыл засов и вышел на улицу. Плащ он набросил так, чтобы нижняя часть лица была закрыта.

На залитой ярким солнцем улице разворачивалась сцена, напоминающая ночной кошмар. Врачи, медленно и неуклюже двигаясь в тяжелых кожаных жилетах, засовывали во все щели длинные трубки, из которых опрыскивали все подряд эссенциями алоэ и мускуса. В своих угловатых гротескных масках они походили на чудовищных кур, чем приводили в ужас и наводили панику на всех, кто глядел на них сквозь закрытые ставни. Прохожих не было, разве что пара беженцев, оставшихся без приюта, да дрожащий в лихорадке солдат, обнявший столб. В удушливом зловонном воздухе дребезжал далекий колокольчик. Может, это была повозка alarbres. Вскоре ему ответил мощным набатом колокол кафедрального собора.

Молинас двинулся по улице. Как он и ожидал, двое птицеподобных медиков преградили ему дорогу.

— Куда вы идете? — спросил тот, что был пониже ростом.

— К дому господина Мишеля де Нотрдама, аптекаря. Моей семье нужны мази.

Медик вздрогнул и обернулся к товарищу.

— Мишель живет здесь?

Тот кивнул.

— Да, а ты не знал? Он уже много лет как здесь поселился. А раньше здесь жил Франсуа Рабле.

Тот, что пониже ростом, поглядел на Молинаса.

— Кажется, где-то я вас видел, но могу и ошибаться. Послушайте, мэтр Широн, которого король назначил сюда магистратом здравоохранения, приказал всем сидеть по домам. Но если вы идете к Нотрдаму, мы не станем вас задерживать. Передайте ему, пожалуйста, что в городе два его старых друга — Гийом Рондле и Франсуа Робине, и они будут рады его видеть.

Молинас мысленно поблагодарил ворот плаща, который скрыл от этих двоих, как дернулся его кадык. Рондле он помнил прекрасно, а вот образ Робине стерся из памяти. Судя по росту, это мог быть самый высокий из тех парней, что избили его много лет назад в Монпелье. Он слегка поклонился и пробормотал: