Покоренная сила - Евгений Красницкий Страница 36

«Ни хрена себе, сэр, новое слово в строевом уставе тяжелой конницы – команда: „Сплетню запускай! Ать, два!“ Ай да граф Корней Погорынский! Силен!»

А дед между тем, подавив робкое сопротивление командира «бабьего контингента», увлеченно продолжал:

– Теперь опять чисто бабье дело. Анюта, у богатея нашего Кондрата жена сильно ревнивая?

– Да нет вроде бы… Дарья – так, на язык бойкая, а чтобы ревновала… Да и не к кому.

– Ага… Кхе… А у братьев его?

– У Власа жена забитая совсем, – мать сочувственно вздохнула, – слова поперек не скажет. А у Устина… Марфа – да! Марфа может! Помнишь, лет пять назад Устин с перевязанной головой ходил? Говорил, что верхом по лесу ехал, да за ветку зацепился и ухо порвал.

– Ну-ну, что-то такое было… – неуверенно припомнил дед.

– Только у ветки той почему-то зубки оказались. – Мать выдержала эффектную паузу и продолжила: – И зубки те – Марфины!

– Кхе! Так, может, она того… в любви погорячилась? Случается…

– А не все ли равно, батюшка? – На лице у матери появилось выражение, смысл которого Мишка затруднился определить. – Главное – огонь в бабе есть!

– Во! Молодец, Анюта, правильно все поняла! Значит, Кондрат и Устин. Болтать будете так: Кондрату и Устину приглянулась одна моя холопка. Одна и та же – обоим. Да так в сердце запала, что оба, втайне друг от друга, приходили ко мне торговаться. Хотели эту холопку себе купить. Я не продал, вот они и озлобились. Только вот которую из наших холопок… Какую выбрать, Анюта?

– Никакую, батюшка. Так еще интереснее. Бабы сами выберут, да еще и спорить будут: та или эта? А если заспорили, всё – сплетни не удержишь. Такое еще услышим, что сами удивимся! А уж Дарья с Марфой…

Мать даже мечтательно прикрыла глаза.

– Кхе! Как бы ратники и правда на войну не запросились… От такого – хоть на половцев, хоть на ляхов, лишь бы от дому подальше!

«Ну до чего ж люди на черный пиар падки! Кто сказал, что его при демократии изобрели? В какой это опере была ария о клевете? „Клевета сперва украдкой слух людской слегка ласкает…“ В „Паяцах“, кажется. Неважно! Хотели войны, господа заговорщики? Получите в лучшем виде и практически в профессиональном исполнении. Эх, выборы нынче не в моде, я б вам показал политтехнологии!»

– Деда, ты не помнишь случайно, кто на сходе громче всех орал, что у кожевенников промысел больно вонюч?

– Я говорил. А что?

– А еще кто?

– Да все орали. Ты это к чему?

– Сейчас объясню, деда. Только скажи: у кого подворье близко к тыну стоит – у Егора или у Фомы?

– У Фомы. Прямо как у нас – к самому тыну примыкает. Да чего ты задумал-то?

– Ты говорил, что десятники Егор или Фома к смутьянам примкнуть могут. Мол, обижены на тебя: Егор за бороду отрубленную, Фома за морду битую. А если слушок пройдет, что Фома громче всех на вонь ругался, а Касьян с Тимофеем обиделись и решили: коли мастерские за тын выносить придется, то поставят их аккурат напротив подворья Фомы? От запаха-то никакой тын не закроет!

– Хе-хе, ну удумал! – развеселился дед. – Да Фома им только за мысли такие… Хе-хе-хе.

– Потом добавить можно будет, что Фома как узнал, так грозился мастерскую вонючую поджечь.

– Поверят! Ей-богу, поверят! Фома на руку скор. Анюта, как думаешь?

Мать ответила неожиданно серьезно и строго:

– Плохо думаю, батюшка. Все село между собой перессорим. Не дело это, худо обернуться может.

– А сейчас у нас что? Тишь да благодать? Умиротворение в человеках и благорастворение на воздусях? – Дед тоже стал серьезен и строг. – Ты вот о чем подумай, Анна Павловна: чем сильнее мы смутьянов между собой перессорим, тем меньше твоим девкам народу из самострелов дырявить придется! Думаешь, это так легко – человека убить? Да еще девке молодой! Это в забор стрелять легко, а в живую душу… Не каждая и решится, как ее ни натаскивай. И правильно! Бабам рожать, а не убивать надо. Противно убийство женской натуре – невместно! Так что стреляйте-ка вы, бабоньки, лучше языками. Это дело для вас привычное, но, бывает, не менее убойное. Ну а если уж до крайности дойдет… Ты своему войску объясни: дом свой защищать будут, детей, кровь свою… Вот так!

Дед помолчал, словно смутившись собственной патетики, побарабанил пальцами по столу. Никто из присутствовавших не решался нарушить тишину. Наконец дед вздохнул и оторвал взгляд от столешницы.

– Всё! Ступайте, бабоньки, нам с Михайлой еще о дедах воинских поговорить надо. Это вам слушать без пользы, да и неинтересно. Самых языкастых баб да девок посылайте к колодцу. Да не к одному, а ко всем. Только не вываливайте все разом, что мы тут навыдумывали, постепенно надо. Так, Михайла?

– Так, деда. И еще: пусть внимательно следят за тем, как их слушают. Если не заинтересуются, то сразу же умолкнуть! Если заинтересуются и начнут обсуждать – тоже умолкнуть и слушать внимательно, как разговор пойдет. Потом все, что услышат, пусть тебе, мама, пересказывают. Будем обсуждать, что дальше делать. Главное – не передавить, чтобы не пошли разговоры, что это мы слухи распускаем. Тогда – всё, конец. Все на нас поднимутся.

– Кхе! Все понятно? – Дед по очереди глянул на невестку и ключницу. – Да ладно, вы бабы умные, чего вас учить. Ступайте. Листвяна, вели пивка, что ли, принести. И закусить.

– Батюшка! – Мать укоризненно покачала головой. – А не хватит ли? Четвертый день…

– Перестань, Анюта. Не с утра ж, вон темнеет уже. А разговор у нас долгий, чтобы всухомятку… Листвяна! Пива и закусить!

На этот раз мать смолчала. Дед с внуком остались одни.

Дождавшись, пока за женщинами закроется дверь, дед зло сплюнул и с очень натуральным омерзением в голосе произнес:

– Стыдобища! Бабьими языками воевать! Дожили, едрена-матрена!

«А вот это вы зря, граф, я же видел, что вам идея понравилась! Хотите изобразить, что честному воину сплетнями заниматься противно? А еще говорят, что бабы притворщицы. Да старые козлы кокетничать и жеманиться не хуже продувных потаскух умеют! Ну ладно, ваше сиятельство, желаете, чтобы вас поуговаривали, ради бога! Мне не жалко».

– Деда, на войне все средства хороши. Считай это военной хитростью.

– Военной… Тьфу!

– Сплетни, слухи, вообще разные сведения и известия в умелых руках страшнее стали отточенной.

– Сам понимаю! А только… все равно гнусность это. Война твоя ифро… ифо… Тьфу! И не выговоришь!

– Информационная. Проще – война за умы.

– Так бы и говорил. Все равно гнусность!

«То-то ты этой гнусностью так увлекся. Ладно, пускаем в дело главный калибр!»