Время - московское! - Александр Зорич Страница 35

Именно так — один к десяти.

А по ночам, когда они лежали с Полиной, крепко обнявшись, в земляной утробе их временного жилища и вслушивались в далекий рокот тяжелых океанских вод, Эстерсон был готов поклясться — двадцать лет жизни за лишний год с Полиной он тоже отдал бы, еще как.

Потом приходил рассвет. Он окрашивал дыру входа сангиновым светом, набухал щебетом птиц, блеянием Беатриче, шорохом кожистой листвы. И Эстерсон неохотно выползал из-под одеяла, бывшего некогда спальным мешком, чтобы отправиться пасти козу.

Лучшим пастбищем в округе была признана могила инженера Станислава Песа. Как-то раз, сидя на могильном холмике с сигаретой в руках (теперь он курил две сигареты в день, а окурки отдавал Беатриче, которая приходила от них в восторг), Эстерсон подумал вот о чем: «Если бы год назад мне сказали, что пройдет совсем немного времени и я буду пасти козу в джунглях «условно обитаемой» планеты Фелиция, я бы еще, наверное, поверил. Но вот в то, что я при этом буду до слез счастлив, — в это не поверил бы никогда!»

Не успел Эстерсон освоиться с ролью пастуха, как зарядили дожди — долгие и холодные.

Эстерсон и Полина почти не покидали землянки. Беатриче жалобно блеяла, привязанная снаружи — навес, который соорудил для нее Эстерсон, почти не защищал животное от воды. Коза стояла по колено в буро-коричневой грязи, превратившись из белой длинноволосой красавицы в грязную глазастую ведьму. На третий день потопа растаяло даже ледяное сердце Полины — Беатриче пригласили под крышу.

— С ней даже лучше, — признала Полина. — Теплее. Еще бы отмыть ее от грязи, ну хотя бы чуточку!

С дождями настроение у Полины стало и вовсе отвратительным. Она больше не огрызалась. Не язвила. Не капризничала. Отказывалась учить Эстерсона глупым русским стишкам. Выходила только по нужде. Остальное же время проводила полулежа, натянув до подбородка одеяло и уставившись на фотографию группы Валаамского, повешенную сбоку от входа.

Поначалу Эстерсон пытался развлекать подругу. Но затем решил предоставить ее депрессии полную свободу маневра. Ведь должны же быть какие-то защитные реакции у психики человека? Может быть, для Полины так лучше?

Бывало, за весь день Полина не говорила Эстерсону ни одной фразы. А однажды сказала за день всего одну. Зато такую, что Эстерсон был уверен: он будет помнить ее столько, сколько будет жив.

— Если бы существовала гарантия, что, если мы сдадимся клонам, они разрешат нам в лагере быть вместе, я бы уже согласилась сдаться… А так, я боюсь, они нас рассадят. В разные клетки. Как морских свинок… По-моему, лучше умереть, чем это.

Эстерсон был тронут до глубины души — ведь так уж получилось что «о чувствах» они до сих пор ни разу не говорили. Он обнял Полину и крепко прижал к себе.

Вскоре Эстерсон решил сменить тактику. Тот факт, что Полина с ним не говорит, совершенно не означает, что он тоже должен молчать — так решил инженер. И он начал вслух рассуждать. О ходе войны, о движении туч, о разведении коз в неволе.

— Я так много думал в своей жизни, что обязательно должен написать об этом книгу, — говорил Эстерсон, осторожно проводя ладонью по, увы, уже обитаемым кудрям Полины, положившей голову на его колени. — Я так ее и назову — «Книга тысячи думушек». Но, боюсь, это будет неинтересная книга. У интересной книги должно быть другое название…

— Какое же?

— Какое-нибудь яркое. Боевое.

— Ну например?

— Например, «Икра из крыс»!

В этот момент Полина приподнялась на локте и… улыбнулась. Впервые за две недели! Эстерсон улыбнулся ей в ответ. Он почувствовал: серо-черная полоса в их жизни подходит к концу. Но какой полосой сменится эта серо-черная? Розовой? Золотой? Кроваво-красной?

Наутро дождь, шедший почти сутки без перерыва, прекратился.

Выбравшиеся из своей вонючей норы, Полина и Эстерсон с наслаждением подставили грязные тела весеннему солнцу.

Беатриче принялась пожирать молодые побеги. На листьях многоцветно сияли бриллианты дождевых капель.

Но на этом радости нового дня не окончились. Вскоре на поляне появился их старый знакомец сирх Качхид.

Прямоходящий кот с гребнем-стабилизатором на спине и летательными перепонками между лапами выглядел довольным. Эстерсону ничего не оставалось, как вновь пожалеть о смерти своего переводчика «Сигурд». Ведь временами Качхид говорил презабавные вещи!

Одно утешало: Полина с горем пополам умела обходиться в разговорах с сирхами без электронных костылей.

— Так вот вы где, влюбленные бесцветики! — проворковал Качхид и шерсть-хамелеон на его забавной морде приобрела оттенок топленого молока. Насколько успел выучить Эстерсон, эта цветовая гамма отвечала чувству морального удовлетворения. — Вы покинули свой дом и предались аскезе? Вы искали здесь путь к Скрытой Каче?

— Вовсе нет! Мы прятались от однолицых бесцветиков. От тех, которые вырубили ваши деревья!

— А почему вы спрятались так близко от своего дома?

— Мы подумали, что именно из-за близости этого места к нашему дому здесь нас не будут искать! — объяснила Полина.

— Это очень мудро! Труднее всего найти то, что рядом! — горячо откликнулся Качхид и принял ораторскую позу. Эстерсону сразу стало ясно, что сейчас сирх будет говорить о главном. — То же самое и со Скрытой Качей, говорю я влюбленным бесцветикам! Когда ты начинаешь ее искать, кажется, что она спрятана глубоко в Море Морей, в Пещере Пещер, куда бедному сирху нет пути… Ты чувствуешь, что ее охраняют кровожадные дварвы! Что она далека! Недоступна! Но когда ты ищешь достаточно долго, ты догадываешься, что Скрытая Кача прячется вовсе не в Море Морей, где дварвы, а в Лесу Лесов. И туда можно дойти, если идти четыреста сорок четыре дня без отдыха… А когда ты проходишь весь путь до Леса Лесов, ты понимаешь, что Скрытая Кача никогда нигде не пряталась. А сидела у тебя за спиной, пока ты ходил…

— Я вижу, ты далеко продвинулся на своем духовном пути, Качхид! — с одобрением отозвалась Полина. Эстерсон в очередной раз отметил, что в общении с сирхами Полина всегда предстает в своей лучшей ипостаси — деликатной, ласковой, понимающей. И куда только деваются ее извечное критиканство и коленца!

— Далеко продвинулся? Нет, не далеко! Я еще в пути! Мне осталось идти триста сорок три дня, хотя ноги мои уже потеряли силы… — Качхид, иллюстрируя свои слова, опустил лапки, сгорбился и словно бы привял. Его мордочка приобрела розово-серый цвет, свидетельствуя о досаде.

— Но я уверена, что ты дойдешь! И найдешь свою Скрытую Качу! — заверила сирха Полина.

— Я тоже в этом уверен! Иначе я не пришел бы к вам слушать музыку! — Сирх на глазах приободрился. — И я послушал бы ее! Но та штука, где прячется твоя музыка, оказалась дохлой, как дварв, выброшенный волной на берег!

— Ты хочешь сказать, что ты был на биостанции? — переспросила ошарашенная Полина. — На «Лазурном берегу»?