Несущие Свет. Противостояние - Дмитрий Воронин Страница 35

— Вам нравится причинять боль, — вдруг прошептала девочка почти против собственной воли.

Она чувствовала, как что-то злое, что-то очень нехорошее пробивается из глубины души, стремится выплеснуться наружу, отомстить, отплатить за ту темноту перед глазами, за то, как эти холеные пальчики вдавливались в обугленную кожу, разрывая корку спекшейся крови. Понимала, что, вероятно, будет жалеть о сказанном всю оставшуюся жизнь, если эта жизнь вообще будет — поговаривали, что выкрикнуть магу оскорбление в лицо есть один из наиболее быстрых путей в посмертные чертоги Эмиала. Понимала… и знала также, что ничего не сможет с этой волной злости поделать.

— Что? — На лице Лейры отразилось искреннее удивление.

— Вам нравится причинять боль! — выкрикнула девочка, уже не владея собой. — Я была ни в чем не виновата, а вы нарочно сделали это! И Лилу били нарочно! Я видела! Я видела, вам нравилось! Я хотела простить ее! Чтобы ее не били этим проклятым кнутом! Но вы хотели, чтобы ей было больно! И ей, и мне!

Тут она замолкла. Если бы Лейра впала в бешенство, если бы метала громы и молнии — и в прямом, и в переносном смысле, — то и Альта продолжала бы выплевывать обвинения, даже если бы эта беседа стала последней в ее жизни. Но Попечительница лишь улыбалась, и девочка словно наяву видела, как все ее злые фразы пролетают мимо цели. Попечительница слушала — но не слышала.

— Накричалась? — мягко поинтересовалась она. — Теперь говорить буду я, а ты слушай. Рано или поздно говорить об этом приходится со многими, хотя и не со всеми. Некоторые из детей злы и равнодушны к чужой боли. Это плохо. Не потому, что мы стремимся воспитать в вас излишнюю чувствительность, а потому, что все это — и боль, и радость, и печаль — должно быть уместно. Наказания придумываются не для того, чтобы наказать, как это ни странно звучит. Если ребенка, разбившего дорогую вазу, как следует отлупить, ваза от этого не станет целой. Наказания придумываются для того, чтобы преподнести урок. На будущее.

Она прошлась по комнате, снова остановившись у окна, повернувшись к девочке спиной. Всплеск эмоций, как это часто происходит, сменился всхлипываниями и шмыганьем. Ненависть, только что бившая из ученицы ключом, исчезла — теперь это была просто зареванная девчонка, которой до ужаса было жалко себя саму и, что вполне закономерно, ее, Лейру Лон. Злость, когда ей дан выход, легко рассеивается, и человек начинает испытывать стыд и сочувствие по отношению к тому, на кого его гнев обрушился. Лучше всех это знают супруги — отчаянный скандал легко завершается примирением в постели, тогда как вынашивание обид в душе может привести к появлению стойкой, неуничтожимой ненависти.

— Лила должна была получить урок. А ты хотела лишить ее этого неприятного, но очень полезного процесса. Думаешь, она бы поняла твое великодушие? Думаешь, прониклась бы благодарностью?

Всхлипы стали громче.

— Значит, не думаешь. Если ты попытаешься поразмыслить, то поймешь, что мы практически никогда не назначаем серьезные наказания за провинности, допущенные по случайности. По неумению, неряшливости, невнимательности… наказание всегда должно быть адекватно… — Она на мгновение запнулась, не уверенная, что слово будет понятно девочке. — Должно быть равно провинности. Я прекрасно знаю Лилу. У нее неправильное представление о своих достоинствах, хотя в некотором таланте девочке не откажешь. Если бы вы ограничились обычной, заурядной дракой, то Лила бы получила не больше нескольких розог. Но она сознательно попыталась сжечь тебя, зная, что ты не сможешь ответить и почти наверняка не сможешь защититься.

Альта представила себе, как огненный шар впивается ей в грудь… и зарыдала взахлеб, с подвыванием. Слезы текли непрерывным потоком, новое платье уже покрылось мокрыми пятнами.

— Знаешь, что происходит с человеком, в грудь которого попадает фаербол?

Она знала, она это точно знала. Не раз видела на тренировках, как та же Лила поражала цель. Человек в доспехах мог не особо опасаться огненного шара, если только тот не плеснет в забрало шлема. Даже толстая стеганая подкольчужная куртка выдержит удар, не загорится — разве что задымится. Панцирь — тем более, фаербол слишком слаб, чтобы прожечь сталь. Но вот когда тело прикрыто лишь тонкой тканью платья… И она видела, как обугливались деревянные манекены, как превращались в столб пламени соломенные чучела.

— И она, смею тебя уверить, прекрасно это знала. Так вот, девочка моя, умение прощать — это хорошо, и я рада, что ты не утратила его. Но прощение, запомни, имеет смысл лишь тогда, когда есть хотя бы один шанс, что его не придется дарить вторично.

Она вдруг подошла к девочке и присела рядом на краешек кресла. Тонкая рука обняла Альту, очень осторожно, чтобы не тронуть рану, пальцы другой скользнули по волосам, убирая с заплаканных глаз влажные пряди. Та в ответ прижалась к Лейре — словно к матери, которой не помнила, — и уже не плакала, лишь шмыгала носом да изредка вздрагивала.

— Ты даже не представляешь себе, как я за тебя перепугалась, — шептала Лейра. — И ее мне жалко тоже, поверь. Но это мать, если захочет, может всю жизнь продержать дочерей возле себя, не отпуская их дальше стен родного дома. А я так не могу… я должна выпустить вас в большой мир. Он ведь очень злой, этот мир, очень жестокий. И тот, кто не научится думать о том, что творимое зло может вернуться к нему обратно, очень быстро окончит свои дни. И конец этот будет не слишком приятным. А тот, кто не научится проявлять твердость, тоже не сможет выжить — но его участь будет еще более горькой.

Она говорила долго. О том, что все ученицы для нее — как дочери. Что их боль — это и ее боль тоже. Что она желает каждому из детей только лишь добра. Чарующий голос Лейры обволакивал, успокаивал, дарил утешение… Альта была совершенно не в состоянии ни о чем думать, кроме как об этом голосе, кроме как о ласке, что слышалась в нем. И потом, когда Попечительница вытерла ей слезы, прикоснулась губами к макушке и отпустила, пожелав скорейшего выздоровления, она уже искренне верила, что Лейра Лон — само воплощение любви и доброты. Воспоминания о мальчишке, забитом плетьми до смерти, о Лиле, чья кожа была изорвана ударами палача, о собственной ране, которую мяли чуткие пальцы, ее больше не посещали.

А Лейра еще несколько мгновений смотрела на закрывшуюся дверь, а затем тряхнула головой, словно сбрасывая маску материнской заботы. Да, эта беседа была не первой. И не последней. Время от времени в школе появлялись подобные прекраснодушные соплячки и сопляки, не желающие понять, что Орден хочет видеть в своих рядах не безвольных добрячков, но воинов. А воин должен уметь нанести удар без жалости и сомнений. А еще лучше — удар упреждающий. В общем-то большая часть того, что она говорила Альте, соответствовала действительности. Этот урок был дан не только Лиле, но и самой Альте. Вздорная баронская дочка нуждалась в убедительном доказательстве того, что Орден не позволит распрей между своими — кроме случаев, особо оговоренных законами. А излишне доброй сироте нужно было осознать — если ты проявляешь непозволительную жалость к врагу, эта жалость вполне может обернуться твоей болью.