Энгус. Первый воин - Орландо Паис Фильо Страница 35

Я потянулся, и мне в ноздри ударил благоухающий на весь монастырь приятный запах пирога со сливами и черникой, который так хорошо готовил брат Эфрон. Этот огромный круглый пирог всем очень нравился. Да и как он мог не нравиться — столь восхитительный и вкусный! Эфрон сказал, что это его подарок нам и что ему очень нравится готовить. И еще он заявил, что сам напишет рецепт, чтобы каждый, при желании, мог испечь такой пирог и снова порадовать всех. И еще он сказал, что испек этот пирог по какому-то вдохновению. В ответ на эти слова Ненниус рассмеялся, словно ребенок.

— Великое вдохновение, Эфрон! Божественное! — смеялся он, поглощая пирог с явным удовольствием.

Соблазнительный запах лакомства произвел маленькое чудо: он заставил подняться с постели брата Грегориуса. Тот со смаком съел свою порцию и обратился к Эфрону со следующими словами:

— Брат Эфрон! Да будет благословен твой пирог!

И все же, несмотря на энтузиазм, было видно, что брат Грегориус очень смущен своей слабостью. Он не мог даже подниматься к заутрене. Однако Ненниус относился к этому весьма мягко, ибо Грегориус умел так писать манускрипты и рисовать книги, как ни один другой монах. И делал он это все ночи напролет. Ненниус говорил: «Я прощаю брату Грегориусу его нарушения строгой монастырской дисциплины, прежде всего потому, что, возможно, Бог создал его ночью, как создает, например, волков. А кто я такой, чтобы вмешиваться в Божественное творение?» — спрашивал себя при этом аббат. Таков был Ненниус, человек необычайной доброты, которая была мудрее формальностей, и необычайного ума, способного брать от каждого самое лучшее из всего, что только тот мог предложить.

Днем он снова позвал меня продолжить учение.

— Пойдем же дальше, Энгус. Сегодня мы поговорим о добродетели, которая называется благоразумием. Благоразумие — это четвертая наша добродетель. Благоразумие должно распоряжаться тобой даже в сражении, поскольку тебе предстоит сражаться не только с самим собой, но и с этими разбойниками-язычниками за то, чтобы они окончательно не уничтожили христианство. Благоразумие необходимо даже в моменты крайнего упорства, а когда ты побеждаешь, оно нужно, чтобы стать настоящим победителем. Раздор и разлад — чувства, противоположные этой добродетели, и именно они и ослабили королевство бретонцев, постоянно враждовавших между собою, всегда соперничавших во всем. В свое время ты узнаешь об этом больше, Энгус; я расскажу тебе об ошибках бретонского народа более подробно, как и о том, из-за каких именно ошибок он стал столь легкой добычей для врага.

— Но, преподобный отец, не странно ли говорить о благоразумии в отношении воина? — спросил я. — Всю свою жизнь я собирался быть отважным воином, не позволяя страху мешать ни одному моему движению. А теперь вы говорите мне о каком-то благоразумии!

— Сын мой, благоразумие существует только через намерение человека, который знает, как исполнять добродетели и противостоять греху через любовь и знание Господа, требующего от нас любить себя и своих близких. Такое благоразумие много раз подвергается в человеке соблазну, но когда он исходит из подлинного намерения, оно помогает, а когда из ложного — то порождает невежество и безумие.

— Но если невежество противоположно благоразумию, то можно ли считать благоразумие формой мудрости?

— Мой возлюбленный сын, благоразумие и мудрость суть почти одно и то же.

Я почувствовал, что уже совсем ничего не понимаю, но старик спокойно продолжил:

— Энгус, благоразумие есть добродетель, которая требует воли, освященной пониманием и судимой справедливостью. Надежда же, доброта, сила духа и умеренность хранят благоразумие в своем намерении, чтобы выбирать наибольшее добро и отвергать наибольшее зло. А уж делать это можно и в беседе, и в тишине, и в молитве, и в работе.

Но тут он заметил, что я совсем запутался, и решил на этом пока прекратить урок.

— Ты устал, и тебе лучше отдохнуть, сын мой, — посоветовал он, улыбаясь. И, видя эту улыбку, я понял, что именно с этого момента он и стал моим настоящим учителем. Я был счастлив нашей дружбой, равно как и той щедростью и вниманием, которые он дарил мне.

В тот же день я поговорил о старом аббате с Эфроном. Он был моего возраста, и мы давно уже стали добрыми друзьями. Дружба наша началась и поддерживалась во многом нашей любовью к Ненниусу. Эфрон рассказал мне, что был сиротой, которого Ненниус нашел и вырастил. Я же поведал ему о смерти моего отца, о том, каким храбрым и благородным человеком он был и каким был отличным воином. В ответ Эфрон велел мне молиться и в молитвах просить Божью Матерь заступиться за меня перед Богом, и тогда моя боль пройдет. Но я не знал, как молиться, особенно Божьей Матери, о которой и слышал-то еще так мало. Он объяснил мне, что она является как бы главой всех ангелов на небе, а потом сообщил уже и вовсе что-то неслыханное. Оказывается, это они с Ненниусом нашли меня раненого и без сознания в лесу. Я лежал под деревом, а неподалеку стояли трое норманнов, хорошо вооруженных. Увидев двух монахов, норманны рванулись, чтобы убить их, но вдруг остановились… Остановились и в страхе смешались… Казалось, будто они увидели перед собой что-то страшное. Сам же он видел огромную светящуюся фигуру.

— Огромный ангел простирал над нами свой меч, угрожающе направленный в сторону норманнов. В любом другом случае они запросто убили бы нас, но, увидев эту торжественную фигуру, в страхе убежали. И я, который никогда в жизни не мог подумать, что удостоюсь собственными глазами узреть ангела, с тех пор благодарю Бога каждый день за то, что оказался тогда с Ненниусом, поскольку ангел явился, конечно, только благодаря его заслугам. Да, это была гигантская, полная света фигура, с суровым спокойствием в очах и с огненным мечом в руках. Я не забуду этого видения до конца моих дней. Вера моя сильно возросла с того момента.

Потом Эфрон мне признался, что до сих пор так никогда и не обсуждал с Ненниусом произошедшее, поскольку сам старик не любит об этом разговаривать.

Но вот пришло время, когда Ненниус заговорил со мной о силе духа. В тот раз мы снова встретились в условленном месте и пошли гулять. В последнее время я чувствовал в его уроках острую необходимость, ибо уже привык получать от него мудрость, вещь такую редкую и даваемую мне с такой щедростью. Это было похоже на никогда не пустеющий кубок, из которого можно пить вечно, вне зависимости от того, насколько сильная жажда тебя мучает. И я вовсю пользовался такой возможностью, поскольку понимал, что во второй раз она мне не представится. Ненниус начал тихо, почти ласково, но горячая убежденность при этом так и сквозила в каждом его слове.

— Стойкость духа есть простое сопротивление ловушкам, расставляемым врагом Господа нашего и всего человечества. Ты должен иметь упорство и никогда не терять сердца, ибо не важно, как велика наша миссия, главное — мы должны обладать силой духа, чтобы идти до конца. Силой духа и упорством.

Эти его слова вызвали во мне гораздо больше чувств, чем, возможно, подозревал Ненниус, поскольку я всегда думал о том, что именно должен делать, и о том, насколько это возможно. Поэтому я совсем затаил дыхание, боясь пропустить хотя бы слово.