Хозяин зеркал - Юлия Зонис Страница 35

Бал прошел успешно. Герду даже дважды пригласили на танец, но она отказалась – не хотела вынимать руки из муфты. Слуга Королевы явился далеко за полночь, когда прочие гости, кроме самых молодых, лениво позевывали и поглядывали на большие настенные часы, украшенные по случаю праздника ветвями омелы, остролиста и лавра. Он вошел в зал в сопровождении некой темноволосой вертлявой особы в маскарадной полумаске. Парочка, не медля ни секунды, пустилась в пляс. Они танцевали хорошо, даже очень хорошо, особенно хороша была девушка (девушка ли?), и вскоре публика очистила центр зала, отступив к стенам, чтобы смотреть на танец. И Герда смотрела. Смотрела, как, проносясь в туре вальса мимо огромной чаши с пожертвованиями, светловолосый юноша небрежно швырнул туда кошелек. Смотрела, как летели эти двое над вощеным паркетом, тонкие, воздушные – не люди, а вьюжные призраки, – и маленькая рука партнерши легко и уверенно лежала на плече Джейкоба – нет, уже навсегда и безнадежно Кея, – лежала так же, как когда-то лежала ее, Герды, рука. Смотрела до того пристально, что на глазах выступили слезы, как будто она уставилась прямо в солнечный свет. Слезы, к счастью, скрыла ее собственная полумаска.

Никто ничего не заметил. Лишь де Вильегас, облаченный в красно-черный костюм арлекина, склонился к голому плечу Герды и, щекотнув бородкой, шепнул девушке на ухо: «Планируете, belleza [17], как бы половчее сбежать по лестнице и оставить Ледяному Принцу лишь туфельку? Не планируйте. Властитель ваших дум давно и безнадежно пленен другой. Или другим. Этот, да простят меня ваши нежные ушки, pendejo [18]в полумаске – сам Господин W. Прошу вас, не перебегайте ему дорогу, а то дорогой pobrecito [19]Иенс останется без любовницы, а ваш покорный слуга – без лучшей своей натурщицы». Тон Гарсиа, как и всегда, был глумлив, но когда девушка оглянулась, живописец глядел на нее озабоченно и непривычно серьезно. Помахав улыбающемуся с противоположного конца зала Йону, де Вильегас добавил еще тише: «Огонек свечи тепел, красив и ярок, но если смотреть на пламя долго и внимательно, обнаружишь скрывающийся за ним уродливый черный огарок. Не позволяйте свету ослепить себя, сеньорита». Сообщив все это, человек искусства подкрутил усы и эспаньолку и заявил: «Ну, а теперь…» Но что теперь, Герде так и не суждено было узнать. Пробило три пополуночи, из часов выскочила маленькая костяная смерть и вознамерилась сказать «Memento mori». Однако получилось у нее только «Meme…», поскольку Господин – или Госпожа – W выхватил непонятно откуда пистолет и снес бедной смерти черепушку. Зал окутался пороховым дымом, визг дам и проклятия кавалеров положили конец вечеринке.

С того дня Герда ждала. Ждала, отправляя в печь утренние булочки, ждала, смешивая и перетирая краски в мастерской де Вильегаса, ждала, просиживая вечера у окна под монотонное мелькание спиц, накидывая петлю за петлей. Ждала, когда Иенс швырял ее на кровать и когда он забывался неспокойным сном, а она, Герда, перевернувшись на спину, часами смотрела в трещины потолка – всё ждала. Иногда девушка забывала, что ждет, и тогда приходилось напоминать себе: ожоги на руках Миранды, сгинувшая в огне трубка старого Шауля, затхлая вонь катакомб и казни, вечные городские казни. Она даже стала специально ходить на экзекуции, где связанные преступники, стоя на дощатом помосте перед гильотиной, жалобно выкрикивали: «Покупайте сапожную ваксу “Коцит” – лучшая сапожная вакса в городе!» или «Крем от веснушек и морщин производства госпожи Сельянти сделает вашу кожу чистой, как у младенца!». Торговцы немало платили семьям казнимых, и, как ни странно, реклама работала – покупали и ваксу, и крем. Откричав, преступник покорно становился на колени, подставляя шею под нож. Лезвие падало с глухим стуком… Однажды Герда вообразила, что под ножом – шея Кея, а она, Герда, отпускает рукоятку, и ее так замутило, что какая-то добрая разносчица подхватила девушку под руку и озабоченно проорала: «Милая, да ты на каком месяце?» – «Нет, ничего, спасибо», – невпопад ответила Герда, отерла поданным сердобольной женщиной платком рот и на казни больше не ходила.

Она так и не была уверена до конца, сможет ли убить Кея. Джейкоба бы точно не смогла, но Джейкоб умер давно, потерялся где-то в скалах по пути из Долины и погиб от жажды, а этот, разъезжающий по городу на роскошной машине, смеющийся, пьющий вино и сжигающий заживо стариков, этот Джейкобом не был.

Отчаяние накатывало волнами, особенно по ночам, когда девушка остро и ясно понимала: ее колебания бессмысленны, до Слуги Королевы ей просто не добраться. Не будет больше такого случая, как тогда, на заводе. Стекла белой машины пуленепробиваемы, да и потом, с Кеем повсюду таскается эта – этот – Госпожа Война. При такой охране до убийцы дотянуться не легче, чем до ледяных бастионов королевского Замка над Городом. Шауль ей как-то рассказал, что Смотровую башню построили Господа в первые годы своего правления в тщетной попытке добраться до Замка и развязать войну в вышине. Затея кончилась ничем, и Башня торчала посреди Города занесенным в укоризненном жесте пальцем. Ей, Герде, не выстроить башни. У нее всего-то и есть, что облезлая медвежья муфта да маленький ржавый пистолетик. Она даже стрелять толком не умеет.

Мучения кончились неожиданно – так, наверно, чувствует себя разрешившаяся от бремени роженица. Только что было больно, очень больно, а теперь ничего, блаженная пустота. Это случилось в тот предрассветный час две недели назад, когда по всему Городу раскидывали листовки и здание театра еще дымилось. Герда тоже помогала разносить листовки. Один из печатных станков находился в погребе под булочной. Листовки обычно испекались одновременно со свежими пышками, однако сейчас Маяк Безбашенный, революционный журналист и неофициальный глава огуречного братства, затеял экстренный выпуск. Работали всю ночь. Маяк, столкнувшись с волочившей пачку чистой бумаги Гердой на лестнице, обдал девушку запахом пота и дешевого парфюма, блудливо подмигнул и проблеял: «А твой-то ученый… хрен печеный… знает, с кем вискаря дуть. С ба-альшими птицами летает, из правильной плошки зернышки клюет. Скоро, девочка, совсем по-другому заживешь, про нас, бедных, забудешь». Герда выронила листки. Подобрала. Ничего не ответила мерзкому человеку, потому что отвечать было нечего – она уже несколько часов ловила на себе странные взгляды товарищей, и кто-то даже крикнул ей в спину: «Эй, что там себе Иенс думает?!» На крикуна шикнула Миранда, но Герда уже все поняла. Ох, как она разозлилась! Разозлилась до того, что ни капельки не жалела Иенса, а тот казался таким жалким – бледный, тощий, синий, виноватый… Он и ругался-то лишь потому, что от стыда не знал, куда девать глаза, а Герда, обычно такая чуткая, не замечала, не хотела заметить и уже готова была выпалить все: и про поджог, и про Миранду. Но тут Иенс сказал о картине. И все сразу сделалось просто и ясно, все встало на свои места, как кусочки головоломки. Конечно. Она нарисует такую картину, что Джейкоб – нет, Кей, но все-таки чуть-чуть и Джейкоб – не сможет не захотеть ее, Герду, увидеть. Увидеть без свидетелей, наедине, и вот тогда… Тогда.